То ли потому, что с молодости был непьющий, то ли по другой причине, но организм самогон не принимал.
Проблевавшись в густом кусте сирени, Михаил решил, что пить больше никогда не будет и что надо починить забор.
Глотнув воды и накинув на плечи застиранную фуфайку, он присел на лавочку возле дома. Сосредоточив взгляд на деревянном полу ограды, каковой в России издавна называют «чистым», и жадно потягивая «Приму», задумался о том, что время пролетает как-то уж совсем незаметно.
Двадцать лет назад купил отец ему этот старый дом. Отремонтировали с женой. Посадили деревья, взяли у знакомых собаку, которая тут же принесла щенков. Купили телевизор, мотоцикл.
Выросла и вышла замуж дочь, завели дом на соседней улице. Нарожала дочь внуков, и всем большим семейством теперь приходят к ним по выходным и праздникам – отметить и поиграть в карты.
Внук любит считать и высчитал, что дед Миша прожил на свете сорок восемь лет.
Он любил сидеть на этой лавочке и разглядывать нарядные клумбы с цветами, которые с особым удовольствием разводила Валентина. Высокие пушистые кусты георгин с большими красными и фиолетовыми шапками, бледно-розовые гладиолусы, а вдоль бордюр – садовые ромашки перемешивались с анютиными глазками. Густые заросли «бешеных» огурцов с колючими зелеными шишками переплетались на натянутых веревочках, затеняя половину ограды.
Вернувшись из Армии, Михаил сразу женился. Толи не хотел баловаться, бегая по девкам, то ли любовь к Валентине была такой сильной и смешивалась с благодарностью – все-таки два года ждала. Устроился работать слесарем на хлебозавод, да там и прикипел. Отец его, Георгий Иванович, веселый был человек: и выпить любил, и погулять. Но дело в работе знал твердо.
В начале шестидесятых полным ходом шло строительство Братской ГЭС, куда он и отправился подзаработать.
Направили его на монтажный участок. Тянули они по тайге ЛЭП–500. Торопились. И однажды то ли выпили мужики по стопарику, то ли скользко было, – сорвался отец с опоры и разбился…
– Ну что, болеем? – раздался радом тихий и, как показалось, мстительный голос жены.
В махровом темно-синем халате, туго затянутом поясом, она присела рядом.
Первые лучи солнца осветили печную трубу и конек крыши соседа.
– Опять полночи просидел?
– Да спал я как убитый. Только вот поднялся с постели.
– Вот ты пьешь и все по-беспутнему. Прокопьич, он хоть и пьет, но дом не забывает. Видишь, баллон с кислородом в ограде стоит. Для дела человек привез, что-то ремонтировать собрался, а ты столбы на заборе поменять не можешь.
Михаил привстал, поглядел на ограду соседа.
Действительно, возле сарая стоял кислородный баллон, Даже отсюда было видно, что он старый и кое-где покрылся ржавчиной.
– Вот те раз. А я вчера его и не заметил.
– Да где уж там, вчера и зарод сена не увидел бы. А я вот как картошку пошла копать, сразу увидела.
– Хитрый Прокопьич, даже и словом не обмолвился о баллоне.
– Это только ты один дурак у нас.
– Слушай, отстань. Без тебя тошно.
– Тошно, тошно. Всю жизнь тебе от меня тошно, – и Валентина ушла в дом.
– Ну, да ладно. И мы не лыком шиты, – жадно раскуривая сигарету, процедил сквозь зубы Михаил.
Ему было обидно, что весь вечер просидели за выпивкой, и сосед даже словом не обмолвился о своем приобретении.
Михаил снял чистую рубашку, накинул на тело рабочую куртку, выданную на заводе еще два года назад, изрядно поношенную и застиранную. Поглядел на мотоцикл, покачал головой: была бы его воля, выбросил бы на помойку и не прикоснулся бы к нему больше, до того уже надоели эти ремонты. Но хочешь, не хочешь, а делать надо, и, засучив рукава, стал аккуратно править цепь.
