Обидно тётке стало не из-за этой Ленки – жена из неё и вправду не ахти, слабенькая; а просто явое пренебрежение Жорика сватуемой ему девкой казалось тётке небрежением ею самой – как будто ходил он сюда, улыбался да угощался, а сам держал каменюку за пазухой.
– Чего ты сердишься?
Жорик не ожидал от тётки такой нападки; ведь всегда меж ними были ровные отношения, деревенские сплетни да прибаутки, и даже частенько она прижимала его чёрную голову к своим большим сиськам, словно лаская родного сына. А он иногда заявлял ей на это: – ах, тётка Верка, будь ты чуточку помоложе, я бы тебя тогда… – Она, конечно, сразу нарочито вылупляла глаза, потом они вместе расхохатывались друг над другом; но тёрпкая сладость недоговорённостей оставляла свой вязкий привкус после каждой такой беседы – и Жорик будто всё прочнее привязывался, присипал к этому дому и к его фривольной хозяйке. Он в самом деле жалел, что она так стара – вот уж в кого ему можно б навеки влюбиться.
– Сержусь, потому что болею за тебя как за сына.
Верочка вместо – люблю – сказала – болею; и тут же опустила голову, вроде бы к лежащему у ног псу. Она и так уже слишком пристрадалась к этому молодому охламону – негоже его каждый раз поверять своей материнской любовью, а то обнаглеет. Ей очень не хотелось, чтобы он когда-нибудь женился на чужую сторону, и поэтому она предлагала ему своих знакомых девчат – чтоб если жили, то рядом, а хоть даже и в её доме.
– Если в самом деле болеешь, литровочку дай, а?
– Ох, Юрик – как хитро вы, мужики, пользуетесь нашей бабьей мягкотелостью. – Тётка вздохнула.
Он радостно засмеялся, сразу поняв что отказа не будет. – А я тебе сальца принёс, – и развернул на виду свой свёрток.
– Да оставь его себе. Мне тут всего хватает, а у тебя в хате, небось, шаром покати. Мыши-то хоть живут ещё, не подохли от голода?
– Оооо! да у меня и ласточки под стрехой, и ещё кобелёк какой-то прибился.
– Ну вот, – теперь уже Верочка весело хмыкнула. – Начинаешь хозяйством обзаводиться – значит, скоро и о семье возмечтаешь.
Они поглядели друг на друга с родственной нежностью: тётке с ним было светло как у самоварного краника, когда блестящий пузан отражает в своём серебре её подбелевшую шевелюру и уточкой нос; а Жорику у неё тепло да уютно как на могилке у матери, когда он засыпает там в зелёных цветах поддатый да слёзный.
– Сейчас принесу.
Верочка нетрудно встала с завалинки, ещё имея в теле зрелую силу, и потрепав молодца по загривку словно доброго пса, ушла в дом.
Её не было минут десять, а то и пятнадцать – Жорик успел и наиграться, и наболтаться с тёткиным кобельком, имея душевную привязанность к собакам и к их языку – но зато она вынесла вместе с бутылкой миску солёных огурцов, отварную картошку да зелёный лучок.
– Юрочка, ты уж, пожалуйста, завязывай сам с этим делом. А то я хоть и люблю тебя, но от водки спасти не смогу. Не ходи к дружкам – выпей немного, да отдохни дома.
– Обещаю, мам Вер! Честное слово! – счастливо крикнул ей Жорик уже от калитки, предполагая сначала в своём сердце, а потом в организме чудесный день.
Ну конечно, он чуточку обманул свою крёстную мамку – ну конечно же, выпил с друзьями-с подружками.
Возвращаясь с вечорки не тёмным, а светлым вечером – когда солнце ещё только садилось к закату, не взбив хорошенько себе перину и не уложив в подголовье мягкую подушку – Жорик радовался жизни и миру, благодаря их за приятный день, за добрых людей и общение с весёлыми дружками. У него всегда бывало такое настроение, если всё на душе в меру, если организмом не выпито лишнего, а какая-нибудь нескладуха иль даже драка между товарищами подавлена в самом зародыше метким да острым словцом. И это словцо сегодня его: он просто приложил указательные пальцы ко лбу и замычал драчунам: – А ну-ка, быки колхозные, запыряйте друг дружку рогами! – и все весело расхохотались, даже те самые два драчуна. Потом он смешливо рассказал скабрёзный анекдот о том, как деревенский кузнец кодировал одного алкаша от запоев – и хоть эта история была довольно стара, но к тому времени мужики и девчата уже в меру подвыпили, и смеялись не шутке, а радостям дружбы.
