Дорога была пустынной. Он двигался в тишине, как если бы его окружала полная пустота: хотя он шел по открытой местности, он не улавливал ни шума травы от ветра, ни ночных разговоров птиц или насекомых.
Из-за тишины он чувствовал себя глухим, одиноким, беспомощным, как будто сзади его настигали хищники.
Это было заблуждением! Протест поднялся в нем как вызов; но даже для него самого он звучал глухим стоном отчаяния, состоящим из поражения и упрямства. Он мог слышать сквозь него, как эта девушка кричала Берек! подобно сирене из ночного кошмара.
Затем дорога пошла через рощу из частых деревьев, которые закрывали тусклый свет звезд. Он не мог ощущать ногами дорогу; был риск заблудиться, упасть в канаву, пораниться о дерево. Он старался сдерживать шаг, но опасность была слишком велика, и он наконец был вынужден идти, вытянув перед собой руки и нащупывая дорогу при каждом шаге, как слепой. Пока он не добрался до края леса, он двигался как заблудившийся, как во сне, в испарине и прозябший.
После этого он заставил себя идти твердым шагом. Его подгоняли крики, несущиеся ему вслед: Берек! Берек! Когда, наконец пройдя долгие мили, он достиг поворота дороги на Небесную Ферму, то почти бежал.
В заповеднике своего дома он включил все огни и запер все двери.
Распланированная строгость его жилища приняла его в себя с догматичной неутешительностью. Взгляд на кухонные часы сказал ему, что уже за полночь. Новый день, воскресенье – день, когда другие идут в церковь. Он заварил кофе, сбросил куртку, галстук и рубашку, потом принес дымящуюся чашку в комнату. Там он устроился на диване, поправил портрет Джоан на кофейном столике так, чтобы она смотрела прямо на него, и сел, обхватив колени руками, пережидая кризис.
Ему был нужен хоть какой-то ответ. Все его ресурсы были исчерпаны, и он не мог продолжать жить как раньше.
Берек!
Крик этой девушки, и саднящий звук аплодисментов публики, и оскорбления шофера отдавались в нем как заглушенные толчки в глубине земли. Самоубийство маячило со всех сторон. Он был в ловушке между безумным заблуждением и угнетающим отношением к нему со стороны окружающих людей. Гадкий, грязный прокаженный!
Он сжал себе плечи и напрягся, стараясь успокоить судорожно забившееся сердце.
Я не могу этого вынести! Кто-нибудь, помогите мне!
Вдруг зазвонил телефон – звонок хлестнул по его сознанию как бич.
Разболтанно, как плохо соединенная куча вывихнутых костей, он вскочил на ноги. Но потом остановился без движения. Ему не хватало мужества снова встретиться с враждебностью и проклятиями.
Телефон прозвенел снова.
Дыхание застряло у него в легких. Джоан, казалось, упрекала его из-за стекла рамки на столе.
Еще звонок, настойчивый, как стук кулаком по столу.
Он шатнулся к телефону. Схватив трубку, он крепко прижал ее к уху.
– Том? – слабый печальный голос вздохнул. – Том, это Джоан. Том? Я надеюсь, что не разбудила тебя, я знаю, что слишком поздно, но мне надо было позвонить. Том… Кавинант стоял прямо, застыв, весь внимание, сжав колени, чтобы не упасть. Челюсти его двигались, но он не издавал ни звука. Горло его схватило спазмом, перекрыло, и легким стало не хватать воздуха.
– Том? Ты слышишь? Алло! Том? Пожалуйста, скажи что-нибудь. Мне нужно поговорить с тобой. Мне так одиноко. Я так скучаю по тебе. – Он мог разобрать волнение в ее голосе.
Грудь его с трудом поднималась, как в удушье. Внезапно он преодолел препятствие в горле и глубоко вдохнул, издав звук, похожий на всхлип. Но все еще не мог выдавить не слова.
