Но теперь он уже не был беспомощным. Он был пробудившимся и испуганным.
Когда наконец пришло утро, он позвонил своему юристу, Меган Роман – женщине, занимавшейся его контрактами и финансовыми делами, – и сказал ей, что случилось с конюшнями Джоан.
Он легко мог ощутить ее смущение, скрытое за словами:
– Так что вы хотите, чтобы я сделала, мистер Кавинант?
– Я хочу, чтобы вы вынудили полицию начать расследование. Пусть найдут, кто сделал это. Пусть сделают так, чтобы этого больше не повторялось.
Она молчала долгую неудобную секунду. Затем сказала:
– Полиция этого делать не будет. Вы на территории шерифа Литтона, а он ничего для вас не сделает. Он – один из тех людей, которые считают, что вас нужно выдворить из страны. Он долго был здесь шерифом и стал активным поборником «своей» страны. Он полагает, что вы – угроза.
Только между нами, мне кажется, что у него человечности не больше, чем необходимо для того, чтобы каждые два года переизбираться. – Она говорила быстро, как будто пытаясь удержать его, чтобы он не сказал чего-нибудь, не предложил что-нибудь сделать. – Но я думаю, что смогу заставить его сделать кое-что для вас. Если я запугаю его, скажу, что вы собираетесь в отместку снова пойти в город, я могу вынудить его следить, чтобы ничего подобного больше не случалось. Он знает эту страну.
Можно держать пари, он уже знает, кто поджег ваши конюшни.
Конюшни Джоан, молча ответил Кавинант. Я не люблю лошадей.
– Он может удержать этих людей, чтобы они ничего больше не сделали. И он сделает это – если я правильно припугну его.
Кавинант согласился на это. Казалось, у него не было другого выхода.
– Кстати, некоторые из местных жителей пытались найти какой-нибудь законный способ заставить вас съехать. Они расстроены этим вашим визитом. Я говорила им, что это невозможно – или, по крайней мере, больше неприятностей, чем это заслуживает. И большинство из них, я думаю, верит мне.
С дрожью он повесил трубку. Он провел полный ВНК, проверяя свое тело с головы до ног на предмет угрожающих признаков. Затем задался целью попытаться возвратить все свои самозащитные привычки.
Примерно через неделю у него наметился прогресс. Он шагал через расчерченную аккуратность своего дома как робот, с любопытством осознающий механизм, действующий внутри себя, ищущий вопреки ограничениям своей программы один хороший ответ смерти. И когда он выходил из дома, прогуливался к бакалейной лавке или отправлялся на несколько часов побродяжничать по лесу вдоль ручья Писателя за Небесной Фермой, он двигался преувеличенно осторожно, проверяя каждый камень и вешку и дуновение ветра, как будто подозревая их в скрытой злобе.
Но иногда он осматривался вокруг, и тогда решимость его пошатывалась. В лесах был апрель – первые знаки весны, которые должны были восприниматься им радостно. Но в неожиданные моменты его взгляд казался затуманенным печалью, когда он вспоминал весну в Стране. По сравнению с тем, где само здоровье растений было видимым, заметным, ощутимым от прикосновения и звука, здесь леса смотрелись уныло примитивными.
Красота деревьев, травы и холмов не имела ни вкуса, ни глубины. Они могли только напоминать ему Анделейн и вкус алианты.
Затем его начали беспокоить другие воспоминания. В течение нескольких дней он не мог выкинуть из своих мыслей женщину, умершую за него в битве у настволья Парящее. Он даже никогда не знал ее имени, никогда не спрашивал ее, почему она была так ему предана. Она относилась к нему как Этиаран, и Морестранственник, и Лена: она предполагала, что у него были права на такие жертвы.
