Из коридора наверху лестницы донесся особый стук. Молодой герцог приподнял голову, прислушался, а затем возвел глаза к небу. Нет, его никто не вызывал. Просто брат забыл снять какую-то часть своего панциря и теперь с полным самозабвением долбил ею в стенку. Ричард не улыбнулся, как обычно поступал в подобных ситуациях. Слишком много дней – нет, уже месяцев – пьяных турниров, схваток, обильных пиров и гульбы с девками провалились в открытую пасть короля Англии. И хотя Эдуард еще не разменял четвертый десяток лет, старый доспех сделался ему тесным в пояснице, вынуждая тем самым раскошелиться на новые панцири, позволяющие вздохнуть.
Сам Ричард сохранял приличествующую худобу, уподоблявшую его живот и грудь вареной седельной коже.
Когда он, будучи наедине с братом, обращал его внимание на эту разницу между ними, Эдуард только ухмылялся, похлопывал себя по животу и говорил ему, что большого человека должно быть много. Это бесило Глостера. Он не знал, в чем дело… в том ли, что мирские увеселения доставались его брату очень легко, или в том, что Эдуарду просто не хватало ума ценить свою удачу и беречь ее. Никто в округе на сотню миль не стал бы отказывать королю в услугах местных девиц и в нужном количестве мехов с вином или кувшинов с пивом, которые он мог усидеть за один раз со своей компанией. Однако Ричард постоянно настаивал на том, что необходимо возвращаться в Лондон и с подобающим достоинством и спокойствием ожидать рождения четвертого ребенка Эдуарда.
– Это будет девчонка, – ворчал Эдуард в Виндзоре, буравя его взглядом на учебном поле.
В тот день у них в руках были только обитые мягкой тканью дубовые посохи. Не договариваясь об этом между собой, братья предпочитали не встречаться с оружием в руках. В самой глубине души Ричард полагал, что обладает нужным умением, а может, и скоростью, чтобы сдержать натиск Эдуарда, однако брат его был истинным мужеубийцей. В каком бы легком настроении ни находился король перед поединком, противников его нередко замертво уносили с турнирного поля. Он был хорош и в бойцовских турнирах, но на поле брани казался разящим архангелом…
Герцог изменил позу и глянул в глубь таверны. Снаружи стемнело, и на огонек сюда забрели несколько местных пропойц. Трое из них заметили королевскую стражу и, пребывая в нерешительности, облизывали сухие губы. Взгляды их метались между кувшинами с пивом и худощавым мечником, перекрывшим доступ на второй этаж и внимательно следившим за каждым их движением. Один из них инстинктивным жестом пригладил челку и, пятясь, исчез за дверью. Двое решили остаться – об их выборе свидетельствовал разворот плеч и подъем головы. В конце концов, они – свободные люди и честно заработали свои монеты. Ричард улыбнулся их отваге, ощутив, как этот мелкий поступок исправил его собственное настроение.
Мир жесток и полон боли. Каждое утро он просыпался с такой болью в плечах, что трудно было даже пошевелиться. Только потягивания и упражнения утихомиривали эту лютую боль до той тупой, с которой герцог проводил остальное время. Он не жаловался, однако терпеть подчас было трудно. Люди живут, страдая, и ничего другого уже не скажешь. Они убивают животных, идущих им в пищу. Их жены умирают во время родов, и даже потом, богат ты или нищ, встав утром от сна, ты можешь обнаружить свое дитя недвижным и холодным, а потом похоронить его вместе с собственным горем в промерзлой земле.
