– Обещаю, – кивнул Мишка.
– Все думают, что придёт время, а время только уходит, – тяжело опустил голову Семёныч. – Как же, сбросили «коммунистическое ярмо», дожили до демократии, а точнее, до вседозволенности. Сейчас сам видишь, не жизнь – сплошной человеческий хрип. Устала Россия от всех этих политических кандибоберов.
А телевизор? Это же сущее окно в дьявольский мир. Всюду клыки да рога. Поклоняемся не светлым ликам, а мордам козлиным. Ни добра, ни любви, ни надежды. Ничего кроме дебилизации умов и разрушения человеческой души. И, всё это скверно, гнусно и постыдно. Забыли люди о воздаянии, как о законе свершения возмездия за деяния свои…
Семёныч тяжело вздохнул и внимательно посмотрел на Мишку:
– Помни, люди – как книги: буквы одни и те же, но содержание разное. Я уверен, пройдёт время равнодушия и разрухи в головах. Русская душа живёт справедливостью. Главная её ценность – сострадание и милосердие, умение сдерживать рыдания, честное выполнение долга, нелюбовь к предательству. Всё это и есть обычная человечность – она же есть чудо, счастье, золото земное…
– Спасибо тебе, что был рядом, давал добрые советы, – встал парень, чувствуя комок на подступах к горлу. – Посмотри за моей мамой.
Семёныч закивал головой, замахал руками, как бы говоря: «Это само собой». Затем поднялся, обнял Мишку:
– «Сильные люди всегда просты», – писал Лев Толстой. Ты главное – не сдавайся! Человек сил своих не знает, всё складывается по вере его. Будет очень тяжело – иди в храм. Он душу лечит и путь указывает верный. Запомни, Россия – хранительница веры. Она поддерживает светлое пламя. И не говори Богу, что у тебя есть проблемы. Скажи проблемам, что у тебя есть Бог. Отсюда задача – всё пережить и остаться человеком.
Приведя в беспорядок и без того взлохмаченные волосы парня, добавил:
– Матери пиши. Тебя здесь любят и ждут. Запомни – тот и мудрец, кто доволен не многим. Прорвёмся, мы же русские пацаны…
В этом заматеревшем суровой жизнью мужике вдруг проявилось что-то мальчишеское, тёплое…
Мишка сказал Семёнычу, что его чувства взаимны, но говорил он с трудом. Горло, словно кто-то натёр наждачной бумагой, а ещё эти предательские слёзы…
– Во славу Божию и матушки России ради! С Богом! – сипло, как с большого бодуна, выдохнул Семёныч. Перекрестив юношу, он, подтолкнув его к двери, резко отвернулся…
…Придя на вокзал, Мишка сразу увидел мать. Та, видимо, договорилась на работе, хотя утром уже простились. Мать есть мать. А может, думала, что сын передумает и останется. Подойдя, Мишка сразу понял, что она плакала, хотя и пыталась это скрыть.
– Мама, ну, что ты? – стал он успокаивать её, не в силах выдавить в ту минуту ничего лучше.
– Мальчик мой… что же будет с моим сыночком? – шептала та и сердце её сжималось в безотчётном страхе. – Господи, ты был таким маленьким, ласковым. Всегда подбегал к мамочке обняться. Садился рядом и читал свои умные книжки. А теперь… вот… уезжаешь.
– Вырос я и уезжаю не навсегда. Писать буду.
Мать, не удержавшись, стала всхлипывать на плече сына. А Мишка от этого чувствовал себя ещё хуже и только говорил:
– Не надо, мам… большой уже. Скажи, чтобы я им там всем задал или что-то типа такого.
Мать слабо улыбнулась. Внимательно посмотрев в глаза Мишки, словно впервые видела его, вдруг твёрдо сказала:
– Задай им жару, сынок. Не посрами нашу фамилию…
И обняла так крепко – будто отправляла на войну.
