Возглас - страница 6



за ночь свежим занесло.
          В учреждение торопко
я бреду, чтоб в ремесло
впрячься и свою природу
тратить фабрикой ума –
любоваться на погоду
без отрыва от бумаг.
          Днём в безликости расчёта
трезвый торжествует бог,
но для вечера он чёрта
человечного сберёг.
          И толчёт ледышки в ступе
рыжий чёртушка – мой друг.
          Может, оттепель наступит
в самом деле, если вдруг
в нетерпении подрамник
он холстиной оснастит, –
пусть там завтра спозаранок
тропка мерзлая хрустит…
    Что-то лопочет
на тумбе в просевшем сугробе
обрывок афиши.
          В ясный день, хотя и не пил,
странно пьян я.
          Узнаю
в талом снеге серый пепел
пропылавших белых вьюг.
          С крыш в синичий знобкий воздух
спички капель чирк да чирк,
сквозняком труху на гнёздах
ворошит весенний цирк.
          Что ж, приспел апрель пернатый
и куражится скворцом –
враль, хвастун невероятный
над копеечным дворцом.
          Над проталиной у дома
слёзный зыблется парок –
в неземной мои фантомы
зимние плывут чертог.
          Но мурашком новой жизни
проникает под пальто,
хохоча на вечной тризне
сумасшедший шапито.
1968 – 1969

Дорожная тетрадь

Э. Шиловскому

I

          Невозможно много за ночь
перечувствовано мной.
          Внятна эта несказанность
изморози кружевной.
          С отрезвляющим апрелем
разлететься в светлый дым
тонким этим акварелям,
наслоеньям ледяным.
          Совершится неизбежный
четвертей круговорот,
и туман узора нежный
на мгновенье оживёт.
          Исчезая, он заплачет –
грянет струйки тонкой трель.
          Декабрём был образ зачат,
а сотрёт его апрель.
          Через пальцы просочится
с подоконника вода.
          Только чистая страница,
может, явит иногда
вихрем мысленных материй
в голубиной воркотне
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

II

          В монотонные просторы,
в столбовые провода
наши с вьюгой разговоры
затянулись без следа.
          За страницу белых стёкол
в масляный гляжу глазок,
слышу, слышу, как зацокал
белкой серою лесок.
          Времена чем невозвратней,
тем в помине голубей.
          Поднимаю с голубятни
стаю белых голубей.
          Понемногу с каждой птицей
набираю высоту.
         Лишь бы им не утомиться,
не исчезнуть на лету,
лишь бы только передали,
что их движет изнутри!
          И в неведомые дали
пропадают почтари.
          Не хозяин я теперь им,
как и не жилище мне
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

III

          Истощились снегопады,
и утишились ветра.
          Только дворницкой лопаты
шорох слышится с утра.
          Простираясь недалёко,
мысли зримые тихи,
и мгновенна подоплёка
вдоха-выдоха в стихи.
          Бог ли дали мне зашторил
серебристою тоской?
          Наяву я грежу что ли?
          Жду ль кого-то день-деньской?
          Мимолётность – лейтмотивом
всякого черновика.
          Иней в окнах – негативом
писанного на века.
          Задержавшемуся мигу
удосужив свой кивок,
я вникаю в эту книгу
и в застрочье, и меж строк,
где пробелом между делом
неизменно явен мне
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

IV

          Запропали где-то вихри –
позади иль впереди…
          Хруст шагов – чужих, своих ли –
душу только бередит.
          Гвоздь ко всякому моменту
звонко ходики куют
и за чистую монету
гвозди эти выдают.
          Настоящего событья
кто б удачней прикупил:
в каждом «есть» могу открыть я,
что ж я буду, что ж я был!..
          Разве не мгновенна вечность –
я же в вечности бреду!