исполнил его просьбу. – Вот здесь, когда мы с Витькой Сосовым, защищавшим меня от лая остальной команды, сошли с лодки и перешли в накаченную им камеру
от МАЗа,.. здесь была комедия! перемешанная с драмой. Мы взобрались на эту чёрную огромную, по тем временам, камеру, Витька всучил мне какую-то деревяшку и такую же оставил себе, этими деревяшками мы стали
грести и догребли вот до этого места – как раз напротив косы, став на глубине. Мало того: с нами на круге был огромный камень, перевязанный верёвкой. Этот камень, Витька привязал другим концом верёвки к камере и бросил его в воду, вместо якоря. Нас дёрнуло так, что мы едва усидели, уцепившись в камеру, уходящую одной стороной под воду. Но Витька, как дока в своём деле, быстро отвязал верёвку, и, держа её в руках, что надо было бы сделать с самого начала, стал попускать её, и мы выровнялись. Но это только начало. Я-то ловил на удочку. А он был без ничего. Вся его хитрая снасть находилась у него за пазухой – в рубашке, заправленной в чёрные сатиновые трусы. И теперь, он извлёк её оттуда. Это был ворох коротких капроновых поводков и такой же ворох крючков «троечка». Достав всё это и разложив у себя на коленях, он подморгнул мне правым глазом и сказал, кривя улыбку: «Сейчас вся рыба будет наша. А они пусть там дротуются» – имея в виду оставшихся в лодке. Вязал он эти крючки – часа два! Ну, шутка ли – триста крючков! Он весь измучился. Пот с него тёк градом. Солнце уже было в зените и палило нещадно. Я, за это время, на удочку, наловил целый кукан себеля, ласкиря и таранки. Наконец, он закончил свою изнурительную работу, облегчённо вздохнул и сказал, держа всю эту связку крючков над водой: «Ну, ловись рыбка большая и маленькая» – и отпустил свой двухчасовой труд. Связка плюхнулась и ушла на дно. Счастливый Витька вытащил из-за пазухи измятую пачку «Донских» сигарет, за шесть копеек, и закурил, довольный собою. Я долго смотрел, то на него, то на то место на воде, куда он опустил свою снасть, недоумевая, но и боясь спросить, чтобы не прослыть незнайкой в рыбацком деле. Но потом, всё же не выдержал и спросил: «Ну, предположим, рыба там поймается, а как ты эту снасть вытаскивать будешь?» «Кого, перемёт, что ли?» Я тогда ещё не знал такого слова и такой снасти, но уверенно подтвердил: «Да – перемёт». Повисла тревожная пауза. Витька медленно, одной головой, обвёл круг камеры и так же медленно сказал: «Я же его к борту не привязал». Я покатился со смеху! Я смеялся до икотки, верите?!
Артисты! Перемёт! – выпаливал боцман сквозь смех.
Он хохотал протяжным сиплым смехом, – ах-х, ха-ха, хи-хи1 Ах-х, ха-ха, хи-хи! – а потом он страшно закашлялся, утирая крупными пальцами рук, слёзы со своих дуль-глаз.
Боцман, где это ваше «тихое местечко?», – спросил его Мессир.
Боцман стих. – А вот – сейчас причаливаем.
Наступили сумерки. То самое время, когда можно спутать утро с вечером, и которое с такой любовью описал Шукшин в своём романе о Степане Разине, назвав это – прилётом на землю «синей птицы». Небо над головами яхтенной команды ещё светилось темно-синим цветом, но на востоке Дон уже погружался во мрак.
Яхта неслышно коснулась небольшого железного причала у левого берега Дона. Но команда тут же поняла, что место это не такое уж и тихое, как обещал боцман. С берега доносились ритмичные удары барабана и бас гитары, слышался гвалт людских голосов. Видимо это был причал какой-то базы отдыха. Там светили фонари на столбах, а в ближнем к причалу помещении, с большими окнами, ярко горел свет.
