– Эй, парень? – выпучил бомжеватый мужчина большие глаза, начиная отодвигаться на лавочный край, подальше от полоумного незнакомца. – Ты чего, шутить, что ли, вздумал? Давай, давай заканчивай, я вроде ничего плохого тебе не делал?
Яростный взгляд, перекошенное злое лицо и очевидность намерений не вызывали сомнений, что задумки, посетившие буйную голову, являются воистину ярыми. Действительно, сосед по лавке долговременно не раздумывал, а встав в устойчивую позицию, развернулся гневной физиономией к выбранной жертве и всадил в ошеломлённую рожу длинное лезвие; он рассёк небритую кожу и пробил скуловую кость аккурат возле носа, но чуточку справа. Последовали возвратно-поступательные движения, пока лицевая рана не стала свободной, а скользкий нож не потерял тугое сопротивление. Правый глаз, естественно, вытек, а следующий удар производился прямым направлением в левый. Поерзав в мозговом веществе, новочерскасское чудище методично затыкало клинком в разные части тела, не вынимая сразу, пока не случилось долгожданной эякуляции. Наконец он смог успокоиться и вытер окровавленный ножик об умершего мужчину. Как упоминалось, даже подверженный демоническим силам, он не терял мыслительной ясности, способности здравого рассуждения, – и именно та значимая особенность заставила осмотреть карманы убитого человека. Ему посчастливилось. Умерщвлённый «бомжик» носил с собою все личные документы: паспорт, на имя Чурилова Антона, по отчеству Ксенофонтовича, трудовая книжка, вообще не имевшая отрицательных записей, и специальный диплом «об окончании строительного техникума», полученный ещё в период советского времени.
– Ну что же, Чурилов так Чурилов, – вслух произнёс ухмыльнувшийся изувер, накануне восставший из мёртвых, – и фамилия вроде похожая. Ладно, особенно выбирать не приходится – в создавшейся ситуации всецело подходит.
Забрав «заимствованные» свидетельства и пользуясь помощью мистических сил, он переправил в паспорте наличную фотографию – привёл его в полное соответствие с нынешней личностью. Новоявленный Антон Ксенофонтович сложил документы в карман пиджака. С удовольствием вырезал «бомжовскую» печень, не забывая отвратительно комментировать: «Я целый день ничего не ел, изголодался совсем не на шутку и просто обязан утолить нечеловеческий голод, что жутко терзает внутри. В былые времена, помню, мне нравилось поедать питательные части людских организмов». Методично работая острозаточенным лезвием, он извлёк, по субъективному мнению, наиболее вкусный кусок и, не задумываясь, впился́ в него гнилыми зубищами. Тьфу! Ему совсем не понравилась «циррозная» печень. Он то́тчас избавился от откушенного ломтя́ и выплюнул его подальше в сторонку. «Давай-ка лучше попробуем почки», – продолжил он ужасные рассуждения, кромсая безвольное тело. Случилась та же история, что и с первым надкушенным органом. По вкусу Ростовскому чудищу пришлось лишь пропитое, изрядно одряхлевшее, сердце. Насытившись и озарившись самодовольной улыбкой, он спрятал длинненький ножичек обратно в портфель, а смердящий труп откинул назад, под железнодорожный откос, прямо за лавку. Тот беспрепятственно скатился до низу, а кромешная тьма, разрезаемая лишь привокзальными фонарями, надёжно сокрыла неимоверное преступление.
Через некоторое время подошёл московский состав, и Чурилов направился к одному из открытых вагонов. Помимо него, не садился ни один человек, а у спускного приступка стояла безмолвная проводница. Немолодая женщина, она давно уж не хвасталась былой красотой и отличалась непривлекательными чертами: сорокавосьмилетним возрастом, казавшимся значительно старше; при среднем росте, тучной фигурой; заплывшими веками, наполовину скрывавшими усталые очи; пышными щеками, «по-хомячьи» свисавшими книзу; почти сравнявшимся носом и выпяченными губами; сальными рыжими локонами. Было очевидно, что служба ей даётся с немалым трудом. Проездные билеты она проверяет так, не покидая подвижный состав, а когда единственный пассажир поднялся в вагонный тамбур. Обстоятельство Ростовскому потрошителю крайне выгодное! Он избежал неприятных объяснений на улице: обилетиться так и не посчастливилось, потому что вокзал работает до девятнадцати часов пятидесяти минут, а он закончил с бездомным гораздо позднее вечерних восьми. Неброская женщина оделась в служебное одеяние; оно несуразно сидело на совсем непривлекательных телесах, обвисших и некрасивых, и выделялось отличительным «бейджиком». На нём отчётливо значилось: «Проводник поезда Смирнова Елена Валерьевна».
