Возвращение с Лоэн. Роман - страница 56

Сколько вариаций этой чудесной сказки он слышал от Айне… «Айне… Айне… любовь моя…», – это перекатывалось в его «проточных» ассоциациях, как арпеджио, вплетённое то в симфонию, то в какофонию слов, образов, звуков… В сознание врывались вопросы без ответов – «Зачем я?.. Айне, где ты?..», и мольба – «Мама, позови Айне, позови… Забери, забери меня…». И однажды сердце его «запрыгало» – «она здесь, здесь!». Тёплая волна, всё нараставшая, словно прорвала плотины и понесла его, превратившись в горячий вихрь. «Айне! Айне! Айне!», – «кричал» он в радостном безумии…

Ему еще не было и десяти, когда он увидел её – в доме своих туземных родственников. Он видел её и раньше, но увидел впервые. Она была на четыре года старше него, уже почти девушкой, с хорошо «наметившейся» грудью, сказочно стройна и красива, и красивей неё он ещё никого не видел, она даже мамину красоту превосходила! И он парил над солнечным лесным пространством, взирая с неба – будто птица – на золочёную ленту реки, ускользающую в утёсы и выныривающую неожиданно своей излучиной из-под лесного покрывала. И совершенно «босые» мысли его неуправляемо потекли в ином, облаговещённом направлении – волнительно, неудержимо и по-юношески невоздержанно, словно по руслу вожделённой мечты и страсти. Он явно «помолодел» – лет на пятнадцать, снова став мальчиком. Позлащённые струи-нити его овеществлённой фантазии опутали его и не давали опомниться, будто не успел подумать, осмелиться подумать, и уже вот она – мечта-желание – сбывается!.. Как будто отпущены вожжи, и колесница несётся по воздуху, а конь – это друг-демон, и он неисчерпаемо силён и радостно-лёгок. В том направлении! В том!..

…Он увидел её тогда совсем по-другому. Чуть маслянистый свет от огня в очаге-камине переполнял её темно-карие, как и у него, глаза феерическим блеском. Её взгляд – совершенно открытый, бесстрашный и ласковый, чуть «улыбающийся», неземной. И сама она, как прекрасный мираж, опушенный реальностью, словно длинными мягкими ресницами. А в уголках её глаз, матовых нерезких белков, и под распахнутыми веками, словно воротами в иной мир – потаённые уголки грусти, с чернеющим на самом глубоком дне отчаянием и чуть блестящим озерцом надежды на превознесение. Она звала его ласково – Жеа, как мама, – вбирая в себя улыбкой, заманчиво-отторгающей. Они были в большой комнате одни. И он сказал тогда, поражённый: «Я люблю тебя». Эти слова родились и «сказались» в один и тот же миг, и он не понимал, что это такое – «я люблю тебя». Он сказал не так, как говорил это маме, а иначе… И он страшно покраснел от того, что сказал. Ему показалось, что этим нечаянным «жестом» он развалил ажурно-прихотливый дворец, где жила принцесса. Он увидел, как замерла её грудь – такая угрожающая, подавляющая его глаза. Чтобы не отвернуться от её прямого, остановившегося взора, он собрал все свои силы, преодолев стыд, тянущий с незнакомой ему доселе тяжестью его глаза вниз, долу. И она ответила – чудовищно просто, слегка улыбнувшись: «Я тоже люблю тебя». Даже как будто и говорить не хотела, но, пойманная врасплох, подчинилась его неожиданной дерзости. И ещё не родилось утешение в её губах для него, и не успела она ещё выйти из той части себя, которая властно и незаметно отграничивает нечто от повседневности, так что даже и не спохватилась и не посмотрела на мальчика и на себя со стороны. Но сколько было в этом миге сладкой тайны, отомкнувшей их сердца для озоново-чистых видений, для райского, «свежеиспечённого», светоносного эфира! Они оказались в одном, в одном для них беспредметном и ничем не отягощённом пространстве, неумолимо притягиваясь друг к другу и не противясь этому, преодолевая, как бессмысленное барахтание, собственное недоумение. В этом миге уже было всё, всё, что их ждало в будущем…