Шумер вздохнул и проколол вилкой пельмень.
– Я пока не знаю.
Собеседник рассмеялся.
– А вот это восхитительно! Ты сегодня один? Или подготовил мне сюрприз?
Он проглотил один за другим два пельменя.
– Какой сюрприз? – спросил Шумер.
Мужчина вкусно, со смаком куснул хлеб.
– Ну, подвижников, адептов, апостолов, психов. Кого ты там обычно собираешь на бой со мной? Это, кстати, не один из них?
Он вилкой показал в окно. У входа в вокзал, там, где раньше курил милиционер, теперь стоял Петр. Судя по повороту головы, он смотрел на кафе.
– Нет, – сказал Шумер, – в этот раз я решил попробовать в одиночку.
– Ну и глупо, – сказал мужчина, слизнув языком сметану в уголке губ. – Я вспоминаю третий заход. Ты ведь там, кажется, целый состав обратил, да? Пятьдесят четыре на восемь… Это же четыреста с лишним человек!
– Это была ошибка.
– Ну, нет, почему? Ты попытался, ты был в своем праве. Люди тебе верили, шли за тобой, хотели чего-то большего. Да. Только ты не учел, что они изначально слабы. Просто по природе своей, по человеческой. Редко кто из человеческих особей способен на самопожертвование. А уж если самопожертвование несколько абстрактно и необходимо терпеть его изо дня в день…
Мужчина печально присвистнул.
Минут пять он задумчиво ел пельмени, не забывая мазать горчицей хлеб и подливать себе водки из бутылки. Глядя на него, потихоньку занялся своей порцией и Шумер. Было вкусно, надо признать.
Ожил станционный громкоговоритель, и невнятные, громкие слова разнеслись над путями.
– Слушай! – сказал мужчина, промокая хлебом остатки воды и сметаны. – А ты не хочешь на них посмотреть?
– На кого? – спросил Шумер.
– На тех, кого ты здесь бросил, – сказал собеседник. – Не скажу, что жизнь их устроена, но с голоду не пухнут.
– Нет, – мотнул головой Шумер, – потом.
– Они ведь тебя любили.
Шумер склонился над тарелкой.
– Знаешь, – сказал мужчина, – я много думал на тему, чего в людях больше, к чему они охотнее тянутся, к добру или к злу, согласись, сакраментальный вопрос, но без него никак. – Он почесал лоб мизинцем. – Даже для интереса счет вел. Каждый день в два столбика выписывал. В некотором роде с тобой соревновался.
– Победил? – глухо спросил Шумер.
– Не-а.
Шумер изумленно поднял глаза.
– То есть, как?
Мужчина бросил в рот последний кусок хлеба.
– Ты не удивляйся, ты тоже не победил. Победили серость и безразличие. Да, для меня это тоже было открытие. Люди, в массе своей, оказались серы и безразличны. Чтобы сдвинуть их в ту или иную сторону, как я понимаю, и тебе, и мне приходится прикладывать прорву не всегда окупающихся усилий.
– Мои – окупаются, – сказал Шумер.
Мужчина расхохотался.
– Вот чего мне не хватало! Твоей самоуверенности и безапелляционности! Эх, были бы они хоть на чем-то основаны, кроме слепой веры. Впрочем, я о чем? Помнишь же постулат, что якобы дьявол ограничен в средствах и вынужден добиваться того, чтобы человечество губило себя самостоятельно, своими же руками? В том смысле, что он – не деятельно участвующая сторона. Ну, как? Там подтолкнуть, здесь – уронить зерно сомнения, где-то настроить или шепнуть вовремя сладкую мысль, но все остальное человек делает сам, сам зло в душе растит, сам его лелеет, сам генерирует в окружающую среду.
Он вылил в стакан остатки водки.
– А потом я подумал: разве с противоположной, твоей стороной не так? И, представь, по зрелому размышлению оказалось: так! Она тоже ограничена, ей тоже требуется, чтобы человек самостоятельно выбрал, скажем так, путь совести и добра и следовал ему. В светлом уме и здравой памяти. А все почему? Потому что человек из равнодушной чушки способен прорасти только сам, мы же лишь призваны раздуть тот огонек, что в нем зародится, и никак иначе. Ну, может еще затушить, если огонек нам не нравится. Нет, я согласен, периодически мы в силах… Вот как ты в третью свою попытку с целым пассажирским воинством. И что вышло? Пшик! Растворилось твое воинство, потерялось в прямом и переносном смысле. Поэтому я предпочитаю тонкие, точечные, почти гомеопатические воздействия. И ты знаешь, ничего не приходится потом исправлять. Человечки сами с собой делают все остальное.
