– Она специально приводила вас в роддом, чтобы показать меня? – спросил он какую-то глупость, и было видно по его лицу, что он вообще как-то плохо понимает, о чем ему говорить с Женькой и что делать.
– Нет. Я тут по делам была, случайно встретились, – неохотно пояснила она, а потом снова набросилась, чуть ли не тыча в доктора пальцем. – А когда похороны, вы знаете?
– Ну да. Послезавтра, в половине первого встречаемся в морге, а оттуда на кладбище, – так же заторможенно ответил ей Дмитрий Александрович.
– И вы пойдете? – тем же менторским тоном продолжила допрос Женька.
– Ну да, конечно, – кивнул он. – А вы?
– Тоже, – припечатала девушка.
Так она пошла на похороны. Одной идти на такое мероприятие ей было жутковато и неловко, и она сперва уговорила Лизу, отличавшуюся невероятно добрым сердцем и покладистым нравом, а потом Ольгу, нрав имевшую непреклонный, а насчет сердца у Жени и вовсе были сомнения, есть ли оно?
Но вот прошли похороны, Женя перестала так часто бывать в роддоме, и поглощенная новыми делами и заботами, стала забывать и о Лене, и о ее докторе. И возможно, никогда бы о них не вспомнила, если бы не случайная встреча.
Хотя нет. Сперва был звонок из роддома.
– Евгения Викторовна? Из третьего роддома вас беспокоят, Светлана Игнатьевна, – раздался в трубке официальный строгий голос. – Я звоню по поводу вашей покойной подруги, Матвеевой Елены Борисовны. Я подняла ее карточку. Ребенок родился здоровый, мальчик, три шестьсот, восемь и девять баллов по шкале Апгар. Родила сама. Ребенок выписался здоровым. – Последнее предложение она произнесла максимально раздельно. По слогам.
– Спасибо, – растерянно проговорила Женя. – А какого числа она выписывалась? – вдруг спохватилась журналистка, которой неожиданно вспомнился тот самый день, когда она видела Лену выходящей из роддома, похудевшую и без ребенка.
– Сейчас посмотрю, – пообещала Светлана Игнатьевна и через минуту сообщила: – Двенадцатого числа. Все по графику.
– А роды кто принимал? Синельников? – Уже другим, полным скрытого сарказма тоном спросила Женя.
– Совершенно верно. У вас к нему вопросы? – с едва уловимой ноткой язвительности уточнила акушерка. Все-таки обиделась, поняла девушка.
– Нет, никаких, просто уточнила. Спасибо вам большое. Наверное, я сразу что-то неправильно поняла, – прощаясь, поблагодарила акушерку Женя. И закончив разговор, крепко задумалась.
Ей стоило немалого труда восстановить в памяти подробную картину последнего месяца и точно вспомнить, какого числа она видела Лену выходящей из роддома, и по всем Жениным расчетам получалось, что число было именно двенадцатое.
История выходила какая-то непонятная. Лена рожает ребенка, роды принимает отец ребенка, оба заинтересованные в благополучном исходе дела люди. Ребенок рождается здоровым, по документам его выписывают из роддома вместе с матерью. А фактически Лена покидает роддом одна. Потом сообщает Жене, что ребенок умер вскоре после родов. Что здесь не так и кто врет? Кто и зачем?
Однозначно не Лена. Или все-таки Лена? Тогда зачем? Женя сидела в своей каморке в редакции, которую ее начальство гордо называло «кабинетом», и остановившимися глазами смотрела в белый прямоугольник двери. Кабинет был очень узким и длинным, позади окно, впереди дверь, посередине стол, за который с трудом протискивалась даже такая худосочная особа, как Женя. Журналистка Потапова предпочитала сидеть лицом к двери. Вероятно, в ней срабатывал инстинкт самосохранения. Со стороны окна успешная, восходящая звезда телеканала нападения не ожидала, а вот со стороны дверей… Коридоры редакции кишели амбициозными, завистливыми, энергичными, неразборчивыми в средствах, жаждущими славы и денег коллегами, большинство из которых спали и видели, как бы ее подсидеть, подставить, придушить, задавить и занять ее место.
