— Куда ты меня везешь? — сквозь туман воспоминаний пробивается голос девчонки, он отравлен ненавистью, на которую она имеет полное право.
Поворачиваю голову в ее сторону, впервые смотрю на нее после произошедшего в штабе и жалею об этом, потому что взреветь готов от того, что вижу в ее глазах. А обрубленные пряди, подобно лезвиям, скользят прямо по самому сердцу.
Отворачиваюсь, крепче сжимая руль до скрипа кожаных перчаток.
Снова мыслями возвращаюсь обратно в штаб, где среди шакалов она пыталась выстоять в одиночку, не прогнуться перед ними. А сама тряслась как осиновый лист, но все равно не послушала, провоцировала Кабаева одним только взглядом, даже несмотря на страх, от которого ее глаза горели ярким пламенем.
Вот только это представление было не для нее, и даже не для Ягумнова, а для меня. Кабаев ждал, что я вмешаюсь. Поэтому и позволил ей спрятаться за моей спиной, а сам упивался происходящим. Думал, проучит меня. Покажет перед своими людьми мою слабость. Ублюдок смотрел прямо мне в глаза, мечтая увидеть в них поражение, пока девчонка опаляла мне спину частым дыханием и обещанием.
И я готов был слушать их, как самую сладкую мелодию, когда-либо льющуюся из ее дерзкого рта. Насладиться этим моментом, когда она признается, что нуждается во мне. Но не мог, и вместо того, чтобы дать то, что от меня все ожидали, сам схватил ее за шкирку и толкнул к Кабаеву. Избавился от ее мольбы, как от назойливого жужжания, которое раздирало мое сердце на части. Вот только это сердце было уничтожено много лет назад. Ее отец убил во мне все, чего так жаждали шакалы, эти падлы ждали, что я обнажу перед ними душу.
Ася и сама пыталась в нее пробраться, когда глупая бросилась ко мне. Умоляла защитить, не зная, что не мог я. Не догадывалась, что все это было провокацией. А провокация заключалась в том, что все это снималось на видео. Которое он отправил Ягумнову вместе с волосами дочери.
Но я не смог скрыть то, что оглушило меня, как только шелковых волос коснулось лезвие. Не смог скрыть от самого себя, стоило Кабаеву провести холодным металлом по волосам, которые я перебирал ночью, которыми дышал, и мне хотелось жить.
Впервые со мной творилось какое-то безумие. А я не мог показать это безумие никому, кроме себя. И я горел в нем, пока она дрожала на коленях, а короткие пряди иглами впивались мне под кожу. Будто кричали мне о том, что во всем этом моя вина.
Отчасти да.
Вот только если бы глупая сидела там, где должна была, если бы не позволила себе оказаться под рыжим ублюдком, я не раскрошил бы ему череп, тем самым развязав Кабаеву руки. Но она никогда не слушает. Делает так, что самому с нее шкуру содрать хочется.
Внутри все сокрушалось от дикого землетрясения, искрилось, как в поломанном электрощитке. Замыкало от ее криков о помощи, которые не прекращались литься из ее рта до самого отрезания волос. А потом наступила оглушающая тишина. Затишье, после которого на меня взглянули глаза, наполненные дождем слез. Прокляли в тот же миг. Обезглавили ненавистью своей хозяйки.
Может оно и к лучшему. Пусть ненавидит. Так проще. Ей будет проще. Только благодаря своему характеру еще и жива, глупая. Будь она мягче, сломалась бы раньше времени. Зато я не успел бы пустить себе под кожу ведьму, что цеплялась клещом каждый раз, когда я встречался с ее обещающим мне войну взглядом.
Но мои мысли обрываются, как только приборная панель начинает выходить из строя, а уже через мгновение заведенный двигатель глохнет. Да ну на…
