Финн был доволен до невозможности. А Натка ужасающим образом была посрамлена.
И ещё был такой случай. У меня дома была масса всякой живности и были рыбки. И мы вместо того, чтобы идти на лекции, брались с Жоржиком за ручки и бежали в магазин за кормом для моих рыбок.
Была весна, а Киев весь стоит на горах и все эти талые воды журчат, бегут по Владимирской горке, вниз на Крещатик, а потом в Днепр… И какой уважающий себя студент будет сидеть на лекциях, когда кругом такая красота и всё расцветает? И вот мы с Жоржем мчимся на Владимирскую горку, потом я требую сделать кораблик, он выдирает кусок из лекции, складывает кораблик и пускает его в этот клубящийся ручей…
Рядом кто-то покашливает. Я поднимаю глаза и вижу мою маму. (А Георгий Васильевич мою мать боялся панически). Мама на меня выразительно смотрит и показывает взглядом на другую сторону улицы. А там стоит профессор Финн. Он узнаёт маму, подходит к ней, кланяется, а мы с Жоржиком в это время потихоньку сматываемся.
А по профессору Реформатскому в Киеве сверяли часы! Если Сергей Николаевич идёт по этой улице, то это значит сейчас 8.45. Если идёт по этой – значит без пяти девять. Ровно в 9 часов он входил в аудиторию и ничто – ни дождь, ни гром, ни революция – не могло этому помешать.
Выключайте вашу чертопхайку! (Это она о моём магнитофоне – Г.Д.).
Я чувствовал себя «Германном в доме старой графини». Я так же знал, что она обладает сокровищем в виде уникальных воспоминаний. И так же жадно хотел их заполучить, чтобы «графиня не унесла их с собой».
Потом оказалось, что мой приезд и эти записывания подвигли Ирину Борисовну на то, чтобы зимой 1987 года взяться за собственные Записки – для сына, для внуков. Она пришлёт мне экземпляры этих записей. И что интересно: они будут не повторять, а дополнять то, что она рассказывала мне.
…А она и в самом деле была «графиней». Помню, я собрался в магазин за продуктами и спросил Ирину Борисовну: «Что Вам купить? Чем я могу Вас побаловать? – «Купите мне манто», – отвечала Ирина Борисовна.
Ирина Борисовна:
– Вскоре отец уехал в Ленинград, в институт растениеводства, куда осенью 1931 года переехали и все мы.
Я перевелась из Киевского университета в Ленинградский, Кирилл – в Физико-Технический Институт в Лесном к А.Ф. Иоффе, а Игорь поступил в Ленинградский университет на кафедру генетики к профессору Владимирскому и сразу начал заниматься научной работой.
Игорь Борисович Паншин:
– Когда мы переехали в Ленинград, к Вавилову, тут я уже занялся генетикой. В 1931 году я поступил в университет и одновременно работал в вавиловском институте, в лаборатории генетики. Эта лаборатория была основана Юрием Александровичем Филиппченко – крупнейшим генетиком, собственно, основателем этой науки у нас. Видел я его только один раз, ещё в Киеве, в 1930 году, во время съезда зоологов, анатомов и гистологов. Тогда же я впервые увидел знаменитого Кольцова, у которого потом работал, Любищева, Книповича. Слушал их доклады.
В 1933 году в лабораторию генетики из Германии приехал Меллер. Причём до приезда он что-то в течение года работал у Тимофеева-Ресовского. О Николае Владимировиче он отзывался восторженно, а ведь Меллер вообще тогда считался первой величиной в генетике, ему принадлежит открытие искусственного получения мутации рентгеновскими лучами. А уж более подробно всю эту тематику на высоком биофизическом уровне начал разрабатывать Тимофеев-Ресовский, именно когда у него был Меллер. Вот откуда идёт это самое подключение Тимофеева-Ресовского к урановой проблеме, которое ему никак не могут простить!
