У Веры зажглись глаза: бинго.
Вера заметила, что повисла слегка неловкая пауза, однако, когда она уже, набрав воздуха в легкие, приготовилась было открыть рот, Хотулев спросил:
– Что привлекло вас в этих местах? Фестиваль?
– Нет, я здесь на все лето. Я с 1998 года езжу в Швейцарию.
– Великолепно! Вы тоже историк?
– Нет-нет, я лингвист, – Вере вовсе не хотелось признавать, что она преподавала корпоративный английский. Это, может, и кормило ее, но вовсе не звучало. – Я увлекаюсь живописью и историей. Ну и потом тема эмиграции мне особенно интересна, потому что я сама из аристократической семьи, моя прабабушка была фрейлиной императрицы Марии Федоровны.
Вера отметила замешательство Хотулева: подобный факт ее биографии всегда производил впечатление на окружающих.
– Ого! – только и выговорил Хотулев. Затем он прибавил, – Ну а вы, конечно же, уже посещали замок Шильон?
Вера даже слегка фыркнула:
– А то!
– Да, туристы любят его. Я, правда, там сам ни разу и не был.
И, возможно оттого, что она уже около месяца по-настоящему ни с кем не разговаривала вживую, если не считать тех моментов, когда она спрашивала дорогу, или же, возможно, оттого, что ей очень хотелось почувствовать себя интересной и нужной, она поведала ему историю Шильонского замка даже лучше, чем это сделал бы аудиогид.
– Вау, – заключил Хотулев, когда Вера закончила. – Замок на вас явно произвел впечатление. Никогда не слышал более подробного рассказа о чем-либо.
И в этот момент Вера вдруг поняла, чего ей так сильно не хватало в жизни: когда кто-нибудь смотрел на нее таким взглядом. Это был не просто равнодушный взгляд, который люди обычно дарят тем, кто им безразличен, это был взгляд-калейдоскоп, в нем было так много всего: искорки юмора, теплота, заинтересованность – но самое главное, что в этом взгляде отражалось «я вижу тебя».
Это было странное, сюрреалистическое ощущение, которое испытывала Вера: ей казалось, что с годами люди все меньше и меньше видят ее целостно, они видят в ней лишь возраст, и это было досадно, будто жизнь уже потихоньку стирала ее словно ластиком до состояния блеклой тени. Но Хотулев ее увидел.
«Он видит меня, а потому я существую», – удовлетворенно промелькнуло у Веры.
– А в Гштаде вы бывали?
Вера отрицательно помотала головой:
– Там нет.
– А зря, это потрясающее место. Но вы на лыжах не катаетесь, да?
– Эээ… нет. Я больше по части хайкинга2.
– О а с этим там тоже прекрасно. Да и Гштад летом даже красивей! Не хотели бы съездить? Можно на панорамном поезде.
Вере ничего так не хотелось, как съездить куда-нибудь с месье Хотулевым, а потому она, сделав глубокий вдох, дабы сдержать порыв энтузиазма, как можно ровнее ответила:
– Да, хотела бы.
– Тогда наберите мне, когда вам будет удобно, и мы договоримся.
Вере не хотелось говорить, что ей, в целом, было удобно всегда. Хотулев отошел в другую сторону комнаты и вернулся с визиткой.
– Вот мой номер телефона, – он подчеркнул его ручкой.
Вера обратила внимание на написание его фамилии по-французски: Khotouleff. Красота.
– Это что, ваш музей? – уточнила Вера, уже догадываясь, каков будет ответ.
Она всегда гордилась своей способностью привлекать высокопоставленных лиц.
– Наш с дочерью, – поправил ее Хотулев. – Ее заслуг тут гораздо больше. Сегодня ее здесь нет, но обычно она здесь с утра до вечера.
– Здорово! – Вера отчего-то ощутила легкий укол женской ревности: уж очень он хвалил свою дочь.
