Я считал, что приземляться в Нью-Джерси, не имея флайт-плана, чрезвычайно опасно. Вблизи Принстона тьма стратегических объектов; нас могли обстрелять чем угодно, вплоть до атомных ракет. Но Мамми снисходительно промурлыкала: «Думаю, до этого не дойдет».
И не дошло. Она посадила нас на околице, спела прощальную песенку и исчезла.
Конечно, нет ничего незаконного в том, чтобы прохаживаться по ночным улицам города в скафандрах, да еще с тряпичной куклой в руках. Но выглядит это странно – и нас замели полицейские. Они позвонили отцу Чибис, и уже через двадцать минут мы сидели в его кабинете, попивали какао, подкреплялись пшеничными хлопьями и разговаривали.
Маму Чибис чуть не хватил удар. Пока тянулась наша история, она так часто восклицала «Поверить не могу!», что профессор Райсфельд сказал:
– Прекрати, Дженис. Или иди спать.
Я ее не виню. Ее дочь пропала на Луне и считалась погибшей – и вот она чудесным образом возвращается на Землю. Но профессор Райсфельд нам поверил. Как у Мамми был дар понимания, так и у него был дар осмысления данных. Когда появлялся факт, он отбрасывал версии, которые не соответствовали этому факту.
Он осмотрел скафандр Чибис, велел включить шлем, зажег свет, чтобы сделать шлем непрозрачным, – и все это с улыбочкой. Потом потянулся к телефону.
– Это должен увидеть Дарио.
– В полночь, Курт?
– Хоть бы и так, Дженис. Армагеддон не станет ждать до понедельника.
– Профессор Райсфельд!
– Да, Кип?
– Может, сначала вы захотите посмотреть другие вещи?
– Хм…
Я выгреб все из карманов Оскара – оба маяка, по одному на каждого из нас, листы металлической «бумаги», покрытой уравнениями, обе «счастливки» и две серебристые сферы. По пути на Землю мы останавливались на Веге-5, где провели бóльшую часть времени под своего рода гипнозом, пока профессор Джо с коллегой выкачивали из нас познания о земной математике. Они не изучать ее хотели – о нет! Им нужен был наш язык математических символов, от радикалов и векторов до хитрых закорючек теоретической физики, чтобы они смогли обучать нас. Результаты были записаны на металлической бумаге.
Сначала я показал профессору Райсфельду маяки.
– Сектор Мамми включает теперь и Землю. Мамми велела включить маяк, как только она нам понадобится. Она всегда будет рядышком – самое большее за тысячу световых лет. Но прилетит даже издалека.
– Ага… – Профессор посмотрел на мой маяк. Он был меньше и аккуратнее того, смастеренного на Плутоне. – Нельзя ли разобрать его?
– Э-э-э… там заключена огромная энергия. Может рвануть.
– Гм… – Он с задумчивым видом вернул маяк.
Что такое «счастливки», трудно объяснить. Чем-то они похожи на абстрактные безделушки, которые покупают не только для того, чтобы рассматривать, но и для того, чтобы вертеть в руках. Моя была из чего-то вроде обсидиана, но теплая и не жесткая; доставшаяся Чибис походила на яшму. Она действует, когда прижмешь ее к голове. Я дал профессору Райсфельду попробовать, и на его лице отразилось благоговение, – кажется, что ты в объятиях Мамми, чувствуешь тепло, безопасность и понимание.
– Она тебя любит, – сказал профессор. – Не для меня эта штука…
– Она и вас любит.
– Да?
– Она любит все маленькое и беспомощное. Поэтому-то она и Мамми.
Я и сам не сообразил, что ляпнул. Но он не обиделся.
– Так ты говоришь, она полицейский?
– Ну, скорее, инспектор по делам несовершеннолетних – а мы живем в трущобном районе, на задворках и в ужасных условиях. Иногда Мамми приходится делать то, что ей не нравится. Но она хороший полицейский, а ведь кому-то надо делать и грязную работу. И своими обязанностями она не манкирует.
