– Мы идем. Оставайтесь на месте. Конец связи.
Вездеход затормозил около меня. Из него выбрался человек, подошел и прижался шлемом. Я воскликнул:
– Помогите внести ее внутрь!
В ответ я услышал:
– Ты доставляешь хлопоты, браток. Не люблю тех, кто доставляет хлопоты.
Вслед за первым из вездехода выбрался второй, побольше и потолще. Тот, что поменьше, поднял какую-то штуку, похожую на фотоаппарат, и направил ее на меня. Это последнее, что я помню.
Не знаю, везли они нас обратно на вездеходе или Лиловый выслал корабль. В сознание меня вернула крепкая пощечина, и я обнаружил, что лежу на полу. Охаживал меня Тощий – тот, кого Толстый звал Тимом. Я дернулся дать сдачи, но не смог и шевельнуться – что-то вроде смирительной рубашки спеленало меня как мумию. Я взвизгнул от боли.
Тощий схватил меня за волосы, вздернул голову и попытался засунуть в рот большую таблетку.
Я попытался его укусить.
Он врезал мне еще сильнее и вновь попробовал запихнуть таблетку. Выражение его физиономии было тем же, что и при нашей первой встрече. Угрожающим.
– Да ешь, малец.
Я скосил глаза на Толстого.
– Съешь, – повторил он. – У тебя впереди пять очень плохих дней.
Я съел. Не потому, что послушался, а потому, что одной рукой мне зажали нос, а другой протолкнули таблетку в рот, когда я наконец его раскрыл. Жирняга поднес чашку воды; тут я не сопротивлялся, пить хотелось.
Тощий вогнал мне в плечо лошадиный шприц. Я высказал все, что о нем думаю, а вообще-то, я такими нехорошими словами пользуюсь редко. Тощий, словно глухой, даже бровью не повел; Толстый хихикнул. Я перевел взгляд на него.
– Ты тоже, – простонал я слабо, – продажная шкура.
Толстый неодобрительно поцокал языком.
– Радуйся, что мы вам жизнь спасли. – И добавил: – Только это была не моя идея, – по мне, вы просто жалкие неудачники. Но хозяину вы нужны живыми.
– Заткнись, – сказал Тощий. – Пристегни его голову.
– Да пусть хоть шею свернет. Самим бы пристегнуться. Хозяин ждать не будет.
Тощий взглянул на часы:
– Четыре минуты.
Толстый торопливо закрепил мне голову ремнем, потом они оба поспешно что-то проглотили и вкололи себе. Я как мог наблюдал.
Снова я на пиратском корабле. Тот же светящийся потолок, те же стены. Они приволокли меня в свой кубрик. Их койки стояли по бокам, я был привязан к мягкой кушетке посередине.
Они торопливо забрались в какие-то тугие коконы, похожие на спальные мешки, и застегнули молнии. И головы свои закрепили.
Мне это было неинтересно.
– Эй! Что вы сделали с Чибис?
Толстый захихикал:
– Слыхал, Тим? Ай да парень!
– Заткнись.
– Ты… – Хотелось покрыть Толстого на все корки, но уже путались мысли, каменел язык.
Я ведь собирался еще спросить о Мамми…
Все мышцы онемели. Навалилась страшная тяжесть, кушетка превратилась в камень.
Бесконечно долго я пребывал в полусне. Сначала меня раздавило; потом накатила боль, от которой хотелось вопить. И не было сил.
Но боль ушла, как и все ощущения. Исчезло тело, осталось только мое «я» в чистом виде. Мне грезился абсурд, будто я застрял в каком-то комиксе – из тех, чьего запрета добивается Учительско-родительская ассоциация, – и его злобные персонажи всячески глумились надо мной.
Кушетка сделала кульбит, а ко мне вернулось тело вместе с головокружением. Через несколько веков до меня дошло, что мы проделали полупетлю. В минуты прояснений осознавалось, что мы летим очень быстро, с чудовищным ускорением. Должно быть, полпути уже одолели. Сколько будет бесконечность плюс бесконечность? Получается восемьдесят пять центов плюс налог с продаж, но кассовый аппарат со звоном обнуляется, и начинай сначала…
