Как ни старался я придать шарма участи героя, привлекательнее эта участь не становилась. Мой личный опыт утверждал, что героизм – занятие крайне невыгодное, но альтернатива выглядела еще хуже.
И совсем не важно, что Чибис умеет управлять кораблем, а Мамми может натаскать меня в пилотировании. Я не могу этого доказать, но сам-то знаю правду.
Примечание: даже если научусь вести корабль, смогу ли я делать это при восьми g? Может, для черверотого предусмотрено специальное устройство, но меня-то при восьмикратной перегрузке никакое кресло не спасет. Автопилот? А инструкция при нем будет? На английском? Не надо дурацких иллюзий, Клиффорд.
Дополнительное примечание: а на одном g сколько лететь до Земли? До скончания века? Или всего лишь до голодной смерти?
6. Трудотерапия на период вынужденного безделья. Это важно, чтобы не расклеиться. О. Генри в тюрьме сочинял рассказы. Апостол Павел свои самые мощные послания создал в римской темнице. Гитлер за решеткой написал «Майн кампф». В следующий раз захвачу с собой пишущую машинку и бумаги побольше. А пока можно чертить магические квадраты и изобретать шахматные задачи. Все лучше, чем жалеть себя. Львы выживают в зоопарках, а разве я не умнее львов? Хотя бы некоторых из них?
Итак, за работу. Пункт первый: как выбраться из ямы?
Я пришел к однозначному выводу: это невозможно. Поперечник камеры двадцать футов, высота двенадцать; стенки гладкие, как щечки младенца, неприступные, как душа коллектора долгов. Кроме этого, дыра в потолке, восходящая туннелем еще футов на шесть, ручеек, умывальник, светящийся участок потолка. Из инструментов – уже упомянутые несколько унций барахла, ничего острого, взрывчатого или едкого, одежда, пустая консервная банка.
Я решил выяснить, как высоко смогу подпрыгнуть, – и достал до потолка. Это означало, что тяготение составляет примерно половину g. Точнее сказать трудно, потому что целую вечность я провел при одной шестой g, несколько бесконечных эпох – при восьми g; и мои рефлексы давно сбились с панталыку.
Но хоть и дотронулся до потолка, ни ходить по нему, ни левитировать я не мог. Там бы и мышь не удержалась.
Я мог разорвать одежду и сплести веревку. Но зацепится ли она за что-нибудь? Насколько я помнил, там только гладкий пол. Но если даже зацепится? Что дальше? Слоняться в чем мать родила, пока черверотый не заметит меня и не отправит обратно, на сей раз без одежды? Я решил отложить игры с веревкой, пока не придумаю, как обвести вокруг пальца Лилового и его шайку.
Я вздохнул и огляделся. Оставалась только струйка воды и умывальник.
Есть история про двух лягушек, упавших в горшок со сливками. Одна видит безнадежность положения, сдается и тонет. Другая настолько тупа, что не осознает своей обреченности и продолжает бултыхаться. Через несколько часов она сбивает островок масла и восседает на нем в тиши и прохладе, пока доярка не выбрасывает ее из кувшина.
Вода с журчанием убегала в слив. Что, если она перестанет убегать?
Я обследовал дно резервуара. Слив не по-земному велик, но заткнуть его можно. Вот только продержусь ли я на плаву, пока комната не переполнится и не вытеснит меня наружу? Что ж, можно это проверить с помощью банки.
На вид она пинтовая. Известно, что пинта воды весит один фунт, а кубический фут воды весит на Земле чуть больше шестидесяти фунтов. Но я решил уточнить. Длина моих ступней одиннадцать дюймов; до этого размера они доросли, когда мне исполнилось десять лет, – и натерпелся же я насмешек, покуда, в свою очередь, не вырос ступням под стать. Я отмерил одиннадцать дюймов на полу двумя монетками. Оказывается, ширина долларовой банкноты два с половиной дюйма, а монета в двадцать пять центов в диаметре чуть меньше дюйма. Вскоре я довольно точно знал размеры комнаты и банки.
