За это время я умудрилась с ног до головы ощупать его быстрыми цепкими взглядами и дать волю фантазии.
Он красивый, высокий и стройный, хмурый и нервный, но с озорным бесом в глазах. Спустя пару лет и предательств в исполнении ближних он тоже научится предавать, проходиться по чужой душе бритвой, оставляя на память о себе незаживающие саднящие порезы. А может, этот мальчик уже давно все о себе понял — тогда и оплеуха от девочки была заслуженной.
Он никогда раньше не ездил этим маршрутом по утрам — видимо, недавно переехал в мой район.
Плохие новости — парень учится в колледже, так как выходит на одноименной остановке. Это значит, что ему не больше девятнадцати. А мне...
Честно пытаюсь работать над собой — гоню прочь невнятные мысли, до изнеможения воюю с отчетностью, курю одну за одной и пристально рассматриваю Олега во время обеденных перерывов. Я выискиваю в нем положительные качества и даже признаю, что тот не без харизмы и мог бы стать хорошей партией, если бы захотел. И если бы мое сердце протестовало не так яростно.
Дома часами умучиваю беговую дорожку, медитирую, сидя в позе лотоса на давно не чищенном половике в гостиной, до посинения лежу в ванне, но все без толку — мальчишка вдруг стал для меня божеством. Теперь вопреки всему во мне крепнет вера, что день пройдет без эпичных провалов и неудач только при условии, что утром он усядется рядом.
С досадой и недоумением узнаю это невесомое, давно забытое чувство.
Чувство влюбленности...
Черт бы его побрал.
Дольше обычного задерживаюсь у зеркала и с удовлетворением отмечаю, что выгляжу совсем неплохо — голубые глаза лихорадочно сияют, сквозь кожу пробивается смущенный румянец, удивленная улыбка трогает губы.
Я сошла с ума. Я просто из него выжила.
***
В раскрытые фрамуги врывается майский ветер с ароматами черемухи и сирени, с площади долетают звуки репетиции Парада Победы, а в офисе кипит бесполезная возня, именуемая работой, — шумят принтеры, шуршит бумага, стучат клавиатуры, щелкают мышки.
Ненадолго привлекаю внимание коллег — я сегодня влезла в платье. Плевать, что сквозь тонкий голубой шифон видна татуировка на левой лопатке, нарушающая дресс-код. А еще я снова не опоздала, лишив менеджера возможно единственной радости в жизни.
Нажимаю кнопку на системнике, открываю электронные таблицы, прилежно вношу в них данные, но не могу сосредоточиться — вереницы черных цифр расплываются, пульс то затухает, то взвивается до запредельных высот.
Час назад в автобусе я выронила проездной. Он выпал из кармана потертой джинсовки в момент, когда я ломилась к любимому месту в хвосте, и приземлился возле пыльных кедов кого-то из пассажиров. Чертыхаясь, я почти на четвереньках ринулась за ним, но вместо холодного пластика вцепилась в чьи-то теплые пальцы, резко выпрямилась и уставилась на того, кто его поднял.
Кривая улыбочка напротив вполне могла бы сойти за смущенную, если бы в наглом взгляде черных глаз не читался вызов. Задохнувшись, я выхватила злосчастный проездной и отступила в толпу.
Он все понимает...
И про себя, и про меня.
Трясу головой, закрываю глаза и вздыхаю — одиночество и мамины лекции о бесцельности моего существования довели бы до ручки любого.
Забираю из тумбочки толстую стопку документов, поднимаюсь со стула и, натыкаясь на мебель и сшибая углы, спешу к ксероксу.
— Майя Станиславовна, вы нетрезвы или влюбились? — язвит Натали.
