Боли не было, но Сашка понял, что случилось что-то ужасное, и закричал – нет! – он дико заорал.
Между возвращением с выпиской матери от врача и этой трагедией прошло всего несколько мгновений…
Боль… сильная боль пришла позже, когда нужно было каждый день утром и вечером в течение последующих трех месяцев ходить на перевязки.
Бинты намокали от крови, затем за ночь засыхали и присыхали к ладошкам с пальцами так, что врачи с трудом могли их снять, чтобы нанести лечебную мазь и снова забинтовать. Бинты отрывались от ладошек с кусочками мяса, было очень больно, и снова и снова текла кровь…
– Ну, пойдем, мой хороший, на перевязку, – тяжело вздыхала каждый раз медсестра.
– Тетя, не надо, – начинал уговаривать мальчик. Он стал бояться тех утренних и вечерних минут, когда нужно было идти в перевязочную.
– Надо, сынок, а то ручки не вылечим.
– Ну и пусть! – начинал нервничать мальчишка.
– А как же ты будешь жить? – спрашивала медсестра.
– Я с дедушкой буду жить! – предчувствовал боль и уже начинал плакать Сашка.
Мать брала сына на руки и шла за врачом на перевязку. Мальчик не брыкался, не сопротивлялся, не капризничал. Стиснув зубы, он отворачивался от своих рук и терпел, терпел, пока мог.
Но в те минуты боль была невыносимой, и… он орал, очень громко орал, на всю больницу было слышно. Нянечки закрывали двери в палаты, так как все равно никто не мог мальчику помочь, а слышать душераздирающие крики трехлетнего малыша всем было просто невыносимо.
Завхоза поселковой больницы уволили с работы на следующий день после происшествия. Главврач, седой, среднего роста мужчина лет шестидесяти в белом халате и белой шапочке, громко и резко говорил стоявшей в его кабинете перед его рабочим столом опустившей виновато голову полноватой женщине:
– Я сколько раз вам говорил закрыть трубы?!
Женщина стояла молча. Она понимала, что виновата, что недосмотрела, что не успела закрыть деревянными переборками раскаленные от кипятка трубы отопления. Отопление в больнице включили только прошлым вечером, как раз накануне этой маленькой беды.
Новый завхоз, нанятый на работу через день, – теперь уже мужчина – выполнил задание главврача в течение одного дня. Обожженных больше в больнице не было.
– Саса, моЗно я себе миСку оставлю? – стесняясь, спросила маленькая Маришка, когда через неделю выписывали уже ее.
– Конечно, – кивнул мальчик. – Когда меня выпишут, я плиеду за тобой на санках. Поедем на голку кататься.
Девочка молча улыбнулась в ответ.
Прошло еще долгих три месяца, пока молодую маму с мальчиком выписали. Конечно же, они забыли адрес улыбчивой Маришки и больше никогда не виделись…
– Аля! – радостно обратилась на улице к Сашиной маме, видимо, ее хорошая знакомая, внезапно встретившаяся по пути на горку. – Вас, наконец, выписали?! Привет! Сто лет тебя не видела!
– Привет! Да. Уже неделю как, – ответила ей с улыбкой Алла.
– Ой, а кто это у нас тут такой серьёзный в санках сидит? – заискивала и играла тоном голоса знакомая.
Санька молча смотрел на незнакомую женщину и думал: «Сейчас снова будут долго болтать, и мы до горки не доедем».
– А сколько нам уже годиков? – не унималась девушка.
Санька молча смотрел то на маму, то на её подругу.
– Саша, нехорошо не отвечать на вопрос, – покачала головой ему мама.
– Сейчас, только валежки сниму, – ответил мальчик, снял варежки и показал, оттопырив вверх, четыре пальца. При этом он большой палец спрятал, согнул за ладошкой, а мизинчик закрыл наполовину пальцами другой руки.
