Задорожный согласился:
– Хорошо. Давай подытожим. Значит, мы ждем результатов экспертиз, а пока я работаю со своим источником. Ты встречаешь Петрова и взаимодействуешь с милицией. Кстати, что насчет этого парня, Джема?
Степанов пожал плечами.
– Да с ним нормально все, он адекватный, эксцессов не будет. Я за ним пригляжу, у меня переночует. А завтра Петров приедет, там определимся, что делать будем.
Задорожный захлопнул ежедневник:
– Все, расходимся. И без этих историков дел невпроворот.
Степанов вышел из кабинета и пару минут постоял в коридоре, глядя в окно на внутренний дворик. День уже клонился к закату, и густая тень кралась к последнему яркому солнечному пятну на противоположной стене. Привычная суета в здании затихала, тяжелые двери открывались все реже, а в дальнем конце длинного коридора уже появились уборщицы, натирающие мокрыми тряпками старинный паркет.
Степанову нравилось это время – в такие моменты, когда ничто не отвлекало, он почти физически ощущал связь времен, проникаясь тайной энергетикой здания. Он как-то потратил целый свой выходной, детально разбираясь в запутанной истории бывшего доходного дома страхового общества «Россия». И считал себя если не специалистом в этом вопросе, то очень образованным любителем.
Но Иван Иванович в один из своих визитов в Москву быстро вернул его на землю. Во время их прогулки по центру Степанов попытался было блеснуть эрудицией и, показывая на главный фасад, смотрящий на Лубянскую площадь, начал рассказывать про щусевскую реконструкцию сороковых годов. Иван Иванович немного послушал и спросил, улыбаясь:
– А как ты думаешь, с какой целью Щусев использовал мотивы Палаццо делла Канчелерия, Дворца Папской канцелярии?
Степанов ошарашенно посмотрел на него:
– Не понимаю, о чем вы.
Иван Иванович засмеялся:
– Не переживай. Об этом вообще мало кто знает. Палаццо делла Канчелерия в Риме – очень известное здание. Его построили в четырнадцатом веке для кардинала-камерленго, это управляющий финансами и имуществом папы. И, несомненно, Щусев видел этот дворец.
Степанов немного подумал:
– Мне трудно судить. Я-то не видел. Но, допустим, вы правы, и Щусев действительно хотел передать какую-то идею.
– Естественно, хотел. Возьми любое его строение. Да вот хоть, к примеру, храм Сергия Радонежского на Куликовом поле. Ведь это же воплощенная легенда о русской старине, Святой Руси…
Степанов хмыкнул:
– Берсенев, ваш друг, которого в Епифани убили, был уверен, что вся современная история Куликовской битвы – это и есть красивая легенда с ярко выраженным политическим подтекстом.
Иван Иванович многозначительно прищурил глаз:
– А ты думаешь иначе? Несмотря на то, что практически не существует аутентичных артефактов, просто обязанных быть на месте такой грандиозной битвы, как о ней рассказывают?
– Мне трудно судить об этом, я не историк. Тем более, мы о Щусеве вроде начали…
Иван Иванович согласился:
– Да. Вот мавзолей Ленина тоже возьми, например. Здесь идея – вечность власти. Сакральная неотвратимость, довлеющая над человеческим ничтожеством. Там отсылки к усыпальнице персидского царя Кира. На пролетариев такой стиль производит впечатление.
Степанов внимательно рассматривал здание своей конторы, как будто видел его впервые:
– Ну, хорошо, допустим. А что за идея в отсылках к папскому дворцу?
– Саша, это же легко, – улыбнулся Иван Иванович. – Это демонстрация силы и могущества, сравнимого с властью Святейшего папы, которая простирается на весь мир. Понятно, что это архитектурная аллюзия, но тем не менее, Лубянка давно стала мрачным символом России, известным во всем мире.
