Тяжелая дверь с огромным стеклом пропустила Джема вовнутрь, и он окунулся в знакомую по другим подобным местам липкую атмосферу, наполненную табачным дымом, шумными разговорами и громкой музыкой. В фойе его тут же приветствовал вежливый человек в дорогом черном костюме с золотыми пуговицами.
– Добрый вечер. Могу чем-то помочь?
Джем спокойно посмотрел на него:
– У меня здесь встреча, но я не знаю с кем.
Тот понимающе кивнул:
– Да, конечно. Как ваше имя?
– Джем.
Вежливый человек снова кивнул:
– Да. Вас ждут. Пойдемте со мной.
И он повел Джема куда-то вниз по лестнице.
В купе было темно, лишь изредка вспыхивали одинокие фонари глухих разъездов и неведомых полустанков. Мерный стук колес задавал ритм, завораживающий своим постоянством, но время от времени ускорялся в синкопе под аккомпанемент железных ложечек в чайных стаканах на столе, когда вагон, негромко постанывая, проходил стрелку. Уютно посапывал во сне Степан Николаевич, отвернувшись к стенке, а в синей темноте слышалось размеренное дыхание пассажира с верхней полки.
Иван Иванович даже не пытался заснуть, вытянувшись на тощем матрасе, застеленном сероватым бельем с едва уловимым железнодорожным запахом. Он лежал с открытыми глазами, а мыслями был на скамейке под зеленой перголой в Летнем саду, где жарким июльским вечером они разговаривали с Хрусталевым. Иван Иванович тогда специально приехал в Петербург – Хрусталев заранее, дня за три, позвонил, рассказал, что приезжает из Москвы на конференцию, и попросил о встрече.
– У меня к вам совершенно потрясающее предложение, но мне не хотелось бы обсуждать его по телефону. Если есть возможность, приезжайте.
– Но хотя бы обозначить тему разговора вы ведь можете?
Хрусталев согласился:
– Да, конечно. Это касается нескольких документов из коллекции Аврама Фирковича. Я думаю, вам будет интересно.
Иван Иванович уже год не был в северной столице, с тех пор как Анри Волохонский перебрался на Тенерифе – ему врачи порекомендовали сменить холод и сырость на вечную весну. И от предложения Хрусталева, скорее всего, Иван Иванович отказался бы, но стояла замечательная погода, и захотелось на несколько дней сменить обстановку. Поэтому он коротко ответил:
– Хорошо, я приеду.
Они встретились в ресторане Дома ученых на Дворцовой набережной, где Хрусталев блистал красноречием в компании седовласых мужей профессорского вида. Ивана Ивановича он приветствовал, подняв бокал с красным вином, и с улыбкой пояснил:
– У нас конференция плавно перешла в симпозиум. Вам ведь, конечно, известно, что у древних греков симпозиумом называлась совместное пиршество, а если по-простому, то попойка. Вот мы и поддерживаем многовековые традиции. Присоединяйтесь к нам!
Иван Иванович покачал головой:
– К сожалению, не могу. У меня еще есть планы. Поэтому хотелось бы сначала все-таки дела обсудить.
Хрусталев покорно кивнул:
– Нет так нет, – он сделал большой глоток из бокала и, поставив его на стол, обратился к своей компании. – Коллеги, я вынужден вас покинуть, у меня важный разговор.
На набережной громко шумел поток автомобилей, и Хрусталев предложил дойти до Летнего сада. Иван Иванович поддержал – в такой теплый вечер прогуляться по Петербургу было настоящим удовольствием. Красный диск солнца медленно катился к шпилю Петропавловской крепости, бликуя на темной воде Невы.
Они неспешно направились в сторону Троицкого моста, постепенно погружаясь в разговор. Хрусталев несколько театральным жестом указал на окружающий пейзаж и продекламировал:
