Я все еще уверена, что отец всегда меня любил. Я обманываюсь, наверное, потому что любящий отец вряд ли будет пропивать деньги, предназначенные на смеси и ползунки своему малышу. А еще лекарства, которые нужны были, потому что я много болела. Мой педиатр Иван Иванович говорил маме, что я болею гораздо чаще и сильнее, чем среднестатистический ребенок. Но на мое здоровье клали болт.
А я продолжаю утверждать, что отец меня любил. Никто и никогда не переубедит меня в этом, потому что мне плевать на здравый смысл, когда дело касается этого вопроса. Ну как вы не поймете?! Я ребенок, который столько страдал… Не отнимайте у меня хотя бы надежду на ту любовь. Отец меня любил. Просто своей особой любовью.
У отца все мировосприятие было необычным, ненормальным. Его образ чувств тоже был из ряда вон. Как странно он любил меня, так же странно он любил и мою маму. Несмотря на всю проявленную к ней жестокость, он обожал ее, болел ей, и этого моего знания не сможет оспорить никто. Сколько раз я слышала, как он называл ее малышом от всего сердца. Все дивились, с какой нежностью Седой произносил это романтичное прозвище. Да, он любил ее. По-своему. Его любовь чередовала ту облачную нежность со звериной злобой. «Малыш, – говорил он, виновато поглаживая маму по голове, – прости, я не рассчитал, бил слишком сильно». Эти извинения звучали так сладко, и мама прощала. Забавно, однако, что вину он действительно чувствовал, но не за сами побои, а за их чрезмерность. В том, что избиение было, уверялся отец, он несомненно прав. А мама, уже привыкшая, даже не спорила. Вот в таком мире абсурда мы и жили. Когда-то, несколько веков тому назад, муж, колотивший жену, являлся нормой в обществе. Когда-то это не было абсурдом. Но в наши дни это дикость! Общество давно эволюционировало до той стадии, на которой мужчине бить женщину постыдно и наказуемо. Но моего отца, который выбивался из уровня развития общества, мало кто стыдил и уж точно никто не наказывал, что придавало краскам моего мира еще больше дикости и бредовых оттенков.
Способность всю свою злость на себя за свои ошибки переносить на невинных окружающих – верный признак тщеславия. Мой отец был очень тщеславен. Особенно до тех пор, пока не скатился в яму безнадеги. А моя мама, его беспомощные родителя, брат с группой инвалидности – все это инструменты воплощения его тщеславия.
Иногда я жалела Алину, но чаще мне были безразличны гематомы на ее теле. Я циничная и бесчувственная тварь? Возможно. Если кто-то скажет мне это в лицо, я просто пожму плечами и буду жить дальше, забыв о случившемся в ту же секунду. Я не жалею никого, потому что я должна жалеть саму себя. Кто еще, кроме меня, это сделает? Странно, но люди, видевшие, как протекает моя жизнь, если и помогали, то настолько поверхностно, что это почти не ощущалось, а надо было трубить во все рога о происходящем в притоне Седого. Общество? Да ну! Я плюю на общество точно так же, как и оно на меня. И я не жалею свою мать. Во-первых, она всегда была строгой и холодной и никогда не жалела меня. А во-вторых, она сама была вольна выбирать образ жизни. Люди-жертвы по внутренней природе своей привыкли к состоянию бичевания. Там, где нормальный человек взорвется, уйдет, ответит, люди-жертвы будут покорно терпеть и жить как ни в чем не бывало. Жены, которых бьют из раза в раз – это и есть типичные люди-жертвы. Нечего их жалеть, некоторым из них это даже нравится. Нормальная хотя бы разведется и уйдет. А жертву и имеющееся положение дел устраивает. Так зачем дарить ей свое сострадание? Она в нем не нуждается. Если бы ей требовалась помощь, она бы о ней просила. Сострадание можно дарить в комплекте с помощью, в противном случае от него нет никакого толка. А жертвам помощь не нужна, так и на чувства тогда нечего тратиться. Побои – это их привычный образ жизни, ими же и выбранный, поэтому не стоит их жалеть; жалеть надо тех, кто этого заслуживает, кто в этом нуждается: нормальных. Жалеть и предлагать им помощь. Но мою маму жалеть не надо.
