Разжившись денежкой, решили завернуть на знаменитый Плёс. О, Плёс – отрада души моей! Ожившее полотно Левитана. Милый провинциальный городок, превращающий любого обывателя в художника или поэта. Три прекрасных дня мы упивались тишиной, утончёнными красотами природы, ночным пением соловьёв, дышали ароматами полевых цветов, ели копчёных лещей и сладкую местную черешню, катались на лодочке, плескались в Волге. Нам и в этот раз повезло: семья из Новгорода, приехавшая неполным составом, презентовала нам за просто так лишних два места в маленькой гостинице. И ещё познакомились с колоритным дядечкой – рыжим-рыжим, и он целый день катал нас на своём катере в кедровую рощу и в другие красивейшие места.
Отдохнув по полной, мы легко мчались по разбитой российской дороге на наших уже раздолбанных великах. Проплывают рощицы, покосы, пшеничные поля, мелкие деревеньки, беспечные коровы, жующие изумрудную траву. Хочется орать или петь от ощущения счастья и свободы. Добавил восторга дождик – тёплый, с солнцем, с радугой, умыл наши разгорячённые лица.
Очень хотелось есть. В деревнях сердобольные бабушки выносили нам из своих ветхих домишек молоко, хлеб. Милые добрые женщины, без вас мы бы совсем пропали. Но за целый день всё равно так изголодались, что, подъезжая к Костроме и учуяв соблазнительные запахи какой-то придорожной столовки, не договариваясь зарулили к объекту вожделения. Глотая слюну, примостились на скамейку у входа. Из храма общепита вышла дородная женщина. Она закурила, поглядывая на нас.
– Столовая закрыта, – наконец сказала она.
– Да у нас всё равно нет денег, – призналась я.
Женщина после недолгого молчания вдруг предложила:
– У нас тут свадьба заказана на шесть, а Нюрка, зараза, загуляла. Я одна не справляюсь. Если хотите, посуду помоете и потом ужин вам устроим.
Мы согласились. Свадьба была немногочисленная, но всё равно тарелок, рюмок были горы. Приходилось ещё и блюда подавать, и со столов убирать, и за швабру хвататься. К двенадцати ночи всё закончилось, и мы сидели перед изобильным столом. Но настолько устали, что есть, как ни удивительно, уже не хотелось. Тогда Галя завернула нам всё в газеты и положила в большую матерчатую сумку, даже увесистый кусок торта. Потом помялась немного в сомнении и протянула трёшку.
В Костроме прямо с утра побежали на главпочтамт в надежде получить кучу денег, но увы, перевода не было.
– Мам, – снова кричала я в трубку на местном телеграфе, – ты деньги выслала?
– Конечно, почтовым переводом.
– Мамааа, почему почтовым? Он же сто лет идёт. Телеграфом надо! Вышли снова, в Ярославль, мы там послезавтра будем.
Жалкий вид наших велосипедов говорил об острой необходимости ремонта. Когда мы нашли ближайшую автомастерскую и рекомендованного нам дядю Пашу, тот, взглянув на велосипеды, только протяжно присвистнул и произнёс непечатный текст в наш адрес. Он долго отмахивался: «Да ни за какие деньги!» Но Наташка – ох, как неожиданно для меня – вдруг проявила другую сторону своей натуры. «Павел, – нежно прошелестел её мягкий голос, – а у нас и нет денег. Но очень, о-очень надо». В доказательство Наташка изящно повела загорелыми плечами, два раза закатила глаза и улыбнулась томно и обещающе.
Велики – сверкающие, словно новые, промасленные, с упругими колёсами – мы получили на следующий день. Отблагодарили дядю Пашу тремя литрами разливного пива из ларька и отправились дальше.
