В Ярославле нас принял на ночлег первый секретарь обкома партии Анатолий Александрович (ну вот так). Обедали-ужинали со всем семейством за большим дубовым столом, покрытом скатертью. Множество разнокалиберных столовых приборов, царственная осанка хозяйки и напряжённое молчание сбивали с толку.
Перевод от мамы мы опять не получили: на почтамте случился форс-мажор – возгорание из-за короткого замыкания, и учреждение решило не работать несколько дней. Ну, какие-то высшие силы явно умышленно чинили нам препятствия. С домашнего телефона я снова звонила маме и просила переслать деньги уже в Ростов Великий. Ситуация или смешная, или печальная. Вспомнился отец Фёдор из книги Ильфа и Петрова.
Мы уже и не страдали из-за отсутствия денег, даже азарт появился выкручиваться. Ночлег и еда как-то сами собой появлялись, музеи и выставки мы умудрялись посещать, нахально внедрившись в группы экскурсантов. Научились без чувства неловкости принимать помощь участливых людей, коих на нашем пути встретилось немалое число.
Вот и в Ростове нам посчастливилось познакомиться с уникальным человеком. Принявший нас на постой Василий – историк, поэт, художник в одном лице – обладал грозной внешностью богатыря и светлой душой ребёнка. Про светлую душу мы поняли сразу – как только при первой встрече он озарил нас широкой радушной улыбкой, отдал ключи от своей квартиры в старом купеческом доме и попросил чувствовать себя как дома. Ростов не выглядел Великим – страшное запустение, разруха. Исполинские соборы, потускневшие и осыпающиеся, вызывали жалость, как и люди, живущие в неблагоустроенных, покрытых плесенью жилищах, построенных ещё в 18-м веке. Понравился городской пляж – с утками и козами, и женщинами, полощущими в реке разноцветное бельё.
Наш друг повёз нас в Борисоглебский монастырь, который на то время также пребывал в запустении, и лишь в нескольких помещениях располагались артефакты. Вася являлся директором этой бывшей обители монахов, и нам было позволено свободно расхаживать, где хотели. Монастырские стены, башни, колокольня, музей изразцов – безлюдно, фантастически умиротворённо. Вечер и ночь провели в гостях у местной знаменитости – поэта Илюши. Он читал нам свои стихи, я – Бродского, а матушка Илюши угощала нас вкуснейшей картошкой с грибами. На закате купались в хрустальной Устье. Хотелось остаться в этом прекрасном месте навсегда.
Деньги мы опять не получили – сначала забыли про них, а потом у местной почты были два дня выходных. Но это нас уже совсем не волновало. Тем более, что Вася по доброте своей душевной снабдил нас приличной суммой.
Оставалось за три дня преодолеть маршрут: Переславль-Залесский – Дворики – Сергиев Посад – Москва. Дорога, которая на картах значилась как «дорога союзного значения» или даже «мирового», на самом деле представляла разухабистую колею, крутые подъёмы, лихие спуски. К тому же ближе к Москве наполненность дорог стала в разы больше, больше стало и интереса к нашим запылённым персонам в виде улюлюканья и неожиданных оглушительных сигналов клаксонов. Милые сердобольные бабушки попадались всё реже, а чаще – корыстные дачники, оккупировавшие патриархальные деревушки. Они не то что молоко, воду из колодца бесплатно не давали. Переславль, пожалуй, был последним пунктом, где мы ощутили прелесть великодушия простых женщин с окраин. Тётя Доня поселила нас в «зале» своей покосившейся усадьбы, задекорированной иконками, рушниками, кружевными салфеточками и ткаными половиками. Мир самобытного рукоделия сиял чистотой и трогательной заботой к каждой мелочи. Из незатейливых припасов тётя Доня умудрялась мастерить настоящие яства и кормила нас, приговаривая: «Кушайте, кушайте, бедовые вы мои. Как вы такими худыми ногами велосипеды-то крутите?». А вечером учила нас доить нагулявшуюся корову и рассказывала певучим голосом истории из своей нелёгкой жизни.
