Под крики чаек они простояли в обнимку у парапета, пока океан без единого всплеска не поглотил уставшую за день звезду, и задумчиво и неторопливо зашагали вдоль берега в сторону дома. Справа в морской дали стремительно темнело, и мрак, выплескиваясь с прибоем на берег, постепенно окутывал город, который пока спать вовсе не собирался, зажигая цепочки уличных фонарей, затеплив тысячи оконных квадратов, пронзая соленый вечерний воздух фарами многочисленных машин и автобусов.
– Мáйте сайтут.4 – прошептал Йон.
– Ник эре майте сайтут!5 – ответила Катталин.
А добрый город чуть слышно выдохнул:
– Эта ник… эре… аско майте сайтустет…6
Внезапный ночной дождь монотонно шелестел листвой небольшого ухоженного сада, окружавшего двухэтажный, недавно побеленный дом, робко прячущийся за мрачной громадой собора. В маленькой пропахшей ладаном и книжной пылью комнате наверху, было темно и душно. Старый священник всю ночь не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок на своей узкой скрипучей кровати. Еще несколько дней назад он вроде бы твердо решил поскорее избавиться от жутковатой книги, даже не читая, и потому не стал заносить ее в дом, а оставил в маленьком сарайчике для хранения садового инструмента, притулившемся возле забора. Но время шло, а книга оставалась на месте; каждый раз, проходя мимо сарайчика, пресвитер Игнасио замирал возле запертой двери, словно прислушиваясь, и, покачав головой, проходил мимо, удивляясь собственной нерешительности.
И теперь, наконец он понял, что же ему мешало уничтожить книгу: надежда. Крохотная иррациональная, невесть кем внушенная мысль, что еще не все потеряно, что унылую одинокую жизнь приходского священника-полуинвалида можно исправить, отмотать назад до того перекрестка, где он свернул не туда, и выбрать другую дорогу, путь полный ярких красок жизни, о которых он, прожив семь десятков лет, знал только понаслышке. И для этого ему были нужны только две вещи: побольше времени впереди и здоровье. Сущая ерунда с точки зрения высших сил.
Пресвитер Игнасио вытер платком вспотевший лоб, словно прогоняя этим жестом крамольные мысли. От сырости ныли суставы, от бесконечно крутящегося в голове сочетания: «Вечная молодость, вечная молодость, вечная молодость» ломило виски. Пытаясь отвлечься, не раз он поднимался с кровати и начинал истово молиться перед небольшой статуей Девы Марии, стоявшей в углу комнаты. Но молитвы не помогали, стоило ему с кряхтением вновь улечься на скрипучую кровать и укрыться теплым одеялом, как круговерть в голове возобновлялась. Наконец старый священник сдался. Он накинул теплый халат на тощие плечи и, охая спустившись по затертым ступеням, вышел в мокрый прохладный сад. Уже почти рассвело. Дождь прекратился, и в ясном высоком небе мерцая догорали последние искорки звезд. Старик отомкнул простой замок сарая и заглянул внутрь, в тайне надеясь, что книги там не окажется, и все разрешится само собой. Но нет, завернутый в бумагу фолиант лежал на верстаке, там, где он его и оставил, прямо под маленьким квадратным оконцем, чуть освещенный разгорающейся зарей. Пресвитер помотал головой, отгоняя последние сомнения, решительно вошел внутрь и схватил тяжелый сверток, чувствуя ладонями неприятную шершавость отсыревших газет.
– Надо прямо сейчас бросить эту штуку в реку! Просто на всякий случай. Ясно же, что это просто подделка, реквизит какой-нибудь гадалки… Кто-то решил подшутить надо мной, а я поверил… – вяло убеждал себя священник, бормоча под нос и поворачиваясь к выходу, – хотя, если это подделка, что такого, если я просто взгляну? Кому от этого будет плохо?
