Упрямую незнакомку дюку пришлось приглашать, уговаривать и убеждать последовать за ним.
Изначально дюк вовсе не собирался так поступать, ибо до этой женщины ему не было никакого дела, как, впрочем, и до самой мадам де Шатоди, но, встретив неожиданную преграду, не устоял перед соблазном ее сокрушить.
Незнакомка отнекивалась, отказывалась от приглашения, и говорила, что не пропадет, снимет комнату на постоялом дворе, уверена, что Джоконде окажут наилучший прием из всех возможных, и вовсе не следует ей злоупотреблять гостеприимством сеньора Асседо, который и так слишком много для них сделал.
Но сеньор Асседо закусил удила, и заявил, что, как и любому другому человеку, пребывающему на земельных наделах сюзерена, ей следует подчиниться воле того, кто несет ответственность за ее жизнь и честь.
– Благодарю вас, сир, – в третий раз вежливо повторила упрямица, – но я не желаю быть обузой, сама способна защитить честь свою и жизнь, и не нуждаюсь в покровителях.
– С меня довольно пререканий, – возмутился дюк, схватил нахалку в охапку, и понес в повозку.
Незнакомка кричала и метко била его руками по лицу, что удивило владыку Асседо несказанно, но вызвало в нем не оскорбление, а жгучее любопытство, ведь никакая еще женщина не оказывала ему сопротивление, разве что прекрасная Гильдеборга… Дюк содрогнулся от внезапного воспоминания, которое, как ему казалось, было навсегда стерто из его памяти.
– Вы хам, сударь, хоть и дюк, – в конце концов заявила незнакомка, поняв, что силой ей владыку Асседо не взять.
Услышав такое, Нибелунга чуть не свалилась с Василисы.
Вот так и оказалась эта женщина в повозке рядом с Фриденсрайхом.
Оказавшись в повозке, она бросила взгляд на полуобморочную Джоконду, коснулась ее лба, еле заметно покачала головой, оправила помятую и безнадежно испачканную юбку бежевого блио, подтянула пояс, и отвернулась к окну.
Повозка покатилась по брусчатке, стуча колесами, но никто из пассажиров не издал ни звука, лишь только незнакомка тихо сказала: «Мир вам, благородные господа», Йерве склонил голову в вежливом поклоне, а Фриденсрайх слегка кивнул, тряхнув локонами.
Первой нарушила молчание мадам де Шатоди.
– Ах! Же сюи малад! Я умираю! Где моя Розита?
– Я здесь, – отозвалась незнакомка, но от окна не отвернулась, и совсем тихо пробормотала. – Ке тарде те акордасте де ми. Отдыхай, Джоконда.
– Ты здесь?! Как добр дюк! Он и тебя милостиво пригласил в Нойе-Асседо?
– Пригласил, как же иначе. Дюк справедлив, порядочен, и ни одну беззащитную женщину не покинет в беде, нес па?
– Па, – согласилась мадам де Шатоди. – Ты бесконечно права. Помоги мне сесть – кажется, мне уже лучше.
Но та, которую назвали Розитой, не шелохнулась, а вместо нее принять сидячее положение несчастной Джоконде помог Йерве.
Фриденсрайх, который все это время продолжал в раздумьях наматывать на руку пояс Нибелунги, сказал:
– Какое счастье, что вы пришли, наконец, в себя. Мадам де Шатоди, не так ли?
– Именно так, – попыталась улыбнуться Джоконда, и протянула дрожащую руку для поцелуя.
Фриденсрайх припал устами к кисти, и задержал их чуть дольше положенного.
– Кто вы, сударь? – прерывающимся голосом спросила мадам де Шатоди.
– Я буду весьма удивлен, если вам это не известно.
– Но я впервые вижу вас! – захлопала огромными, слегка раскосыми глазами Джоконда, и выгодно приоткрыла изящно очерченный рот.
