– О, да, – вежливо улыбнулся Фриденсрайх, – ее не омрачило даже то обстоятельство, что ни кедров, ни выручку за них я так никогда больше и не увидел.
– Не может быть! – изумился Шульц. – Что же приключилось с кедрами и с выручкой?
– Вы утверждали, любезнейший, что «Грифон» сел на мель, а затем был потоплен франкскими корсарами.
– Какая печаль! – снова всплеснул руками купец, и чело его омрачилось.
– Не переживайте, герр Шульц. Вероятно, все дело в том, что я плохой учитель, и мои навыки в морской обороне не пришлись впору вашим несчастным матросам. Но вы ошибаетесь – с тех пор мы встречались еще дважды.
– Неужели? Когда же?
– На приеме у дюка, перед восстанием мятежников и… при менее благоприятныx обстоятельствах. А теперь, не будете ли вы так любезны, дорогой мой, уделить нам несколько свободных комнат в вашем великолепнейшем из дворцов? По старой памяти.
– Уделю, непременно уделю! Только прежде – ужин. Необходимо представить вас гостям. Весь свет ждет вас с нетерпением. Такое событие сделает этот скромный вечер незабываемым, и он войдет в анналы Асседо как Тот Самый Летний Бал, на котором на нейтральных землях Иоганна-Себастьяна Шульца был заключен пакт о перемирии между дюком Кейзегалом VIII и маркграфом фон Таузендвассером, хозяином дальнего севера.
Фриденсрайх сдержал вздох.
– Мой север вовсе не дальний, и я не хозяин ему, а вассал дюка…
– Ваша светлость, – прервал его купец, многозначительно понижая голос, – не может быть, чтобы вы не питали надежд вернуть положение дел в то состояние, каким оно было до оккупации родом Уршеоло нашего края. Исторически Таузендвассер – независимый от Асседо надел. Существуют старинные документы, которые это неопровержимо доказывают. Вам стоит только подать знак, и я обращусь к своим адвокатам, а они все уладят…
– Герр Шульц, – мягко перебил его Фриденсрайх, – взгляните на меня. К чему мне независимость? Напротив, мне ничего больше не остается делать, кроме как полностью зависеть от дюка и быть его вассалом.
– В самом деле? – изобразил изумление Шульц. – Неужели вы простили дюку то вопиющее бессердечие, с которым он с вами, его другом и соратником, обошелся?
Маркграф ничего не ответил, но губы его по краям еле заметно дрогнули, что не ускользнуло от купца.
– Что ж, – пожал плечами Шульц, – вероятно, при некоторых обстоятельствах ваша память укорачивается.
– А ваша, сдается мне, удлиняется, когда речь заходит о дюке.
– Подумайте о моем предложении, – сказал Шульц, перестав улыбаться. – Я и мечтать не мог о том, что вы воскреснете из мертвых. Именно вас мне и не хватало для того дела, над которым я так долго работал. Вы могли бы стать решающим козырем в партии, которая, впрочем, и так беспроигрышная. Дюк не всемогущ, хоть все об этом периодически забывают. Не так ли, сударь?
– Совершенно верно, герр Шульц, – улыбнулся Фриденсрайх. – Вы правы: дюк Кейзегал порою слишком самонадеян, и некому укрощать его всесильную длань. Я готов обдумать ваши слова, но согласитесь, что все приходит в запустение, когда солнце Уршеоло отворачивается. Замки, какими бы прочными они ни были, ветшают и превращаются в прах. Загнивают гербы. Обваливаются стены. Люстры падают с потолков. Советую и вам об этом не забывать.
И будто в подтверждение своим словам, Фриденсрайх позвал дюка.
Купец Шульц кашлянул, но улыбка снова воцарилась на круглом лице.
– Не стоит отказываться от гостеприимства его высокоблагородия, – сказал маркграф. – Бал, так бал.
