И много разных таких историй было. Клен вот посадили. Я когда с похорон вернулся, то сел под этот клен и сидел там. Сидел и курил, курил и сидел. Обнять этот клен хотелось. Рассказать ему, какой у меня папка отличный был. Сказать ему, что родителей не выбирают, но если бы можно было выбирать, я бы обязательно их выбрал. При жизни я это не сказал ни папе, ни маме. Не сказал, что всегда гордился ими, всегда поддержку чувствовал.
Андрей снова замолчал, достал еще сигарету и закурил.
– Знаешь, Антоха, когда папу отпевали в храме, то батюшка такие хорошие слова говорил. Я его слушал и был и здесь, в храме, и где-то далеко. А потом он ко мне обращается: «Вы сын?» «Да». «Подойдите к усопшему и укутайте его в саван, как он когда-то укутывал вас маленького в одеяло. Ему предстоит последний путь». Я подошел к папе, слезы душат. Укутал его в саван. Постоял рядом. А потом взял за руку у локтя и три раза пожал. Раз. Два. Три.
Андрюха снова замолчал и стрельнул щелчком пальца окурок в темноту.
– Пошли выпьем.
– Пошли.
Ушел я тогда от Андрея грустный. Он один остался в своей обветшалой квартире. Маму он уже тоже похоронил. Девушки у него не было. Только работа то ли в Удмуртмелиорации, то ли Удмуртгеологии. У всех друзей забот полный рот. Даже собаки или кошки не было.
После окончания юрфака мы потеряли друг друга. Созванивались только в дни рождения. Прошло несколько лет. Мы случайно встретились на улице.
– Антоха, привет, – расплылся в широкой улыбке Андрюха.
– Привет! – я крепко жму ему руку.
Мы оба спешили, но решили зайти в кафе. Обменялись новостями. Андрей все так же жил один, много работал, у него была своя фирма, но успешным бизнесменом он не выглядел. Скорее очень уставшим и загнанным. И вдруг он спросил меня:
– А помнишь наш с папой клен у меня во дворе?
– Конечно.
– Соседи решили, что им мало света, и срубили, – тоскливо пробормотал Андрей. Мне тоже стало грустно.
Когда вечером дома я вспомнил этот разговор в кафе, то, укутывая в одеяло сына, тоже решил посадить с ним дерево, только не под окнами у соседей.
Подхожу к воротам гаражного кооператива «Восток». Здесь меня ждут два молодых, небрежно одетых парня кавказской наружности. Тот, что на вид чуть постарше, делает шаг навстречу:
– Вы Антон?
– Да. А из взрослых никого с вами нет? – пытаюсь пошутить я, хотя шутка это только отчасти, так как у меня вызывает сомнение, что они достигли возраста, когда можно получить водительские права.
– Я за взрослого, – серьезно отвечает мне тот же парень, – меня зовут Баро.
– Ну пошли смотреть, Баро.
Шесть недель назад я подал объявление о продаже отцовской копейки. Она была в относительно отличном состоянии. Не сияла, конечно, глянцевым блеском обитателей появлявшихся тогда шоурумов. Но все было на месте, все было родное, все системы корабля работали в штатном режиме.
Копейку было жалко продавать, где только она нас с папой не выручала: и дальние уголки для летней рыбалки, и мешки картошки с огорода, и поездки к разбросанным по всей Удмуртии и Татарстану родственникам. Надежная, неприхотливая. Чинили мы ее всегда сами. Но пришло ее время. Папа решил продать. Оформлена она была на меня.
Было несколько звонков, приходили посмотреть два человека. Походили вокруг нее, заглянули под капот, один сел за руль, попереключал передачи, руль покрутил. Оба сказали, что подумают и перезвонят. Никто, конечно, не позвонил.
