Она сказала:
– У самой входной двери стоит полицейская машина. Ты что, совершил преступление или становишься все более важной фигурой?
Она закрыла окно и энергичным движением задернула занавески.
– Кульбит с седьмого этажа, и ты бы стал оплакиваемым, но свободным человеком.
– Ты чепуху несешь, – сказал он просто.
– Ты становишься вульгарен.
– Ошибка речи, – сказал он.
– Еще несколько деталей, – сказала она спокойно. – В течение этих нескольких переходных месяцев папа будет, как всегда, оплачивать счет АВ.
Почти все их расходы поступали на счет АВ.
– Для меня это будет трудновато, мне одному придется содержать эту дорогую квартиру.
– Не будем терять время на эти сентиментальности. Так было уже двадцать два года. Почему менять именно сейчас? После выборов посмотрим.
Такое вот уточнение: чуть больше, чем бесплатный жилец, разрешить бездомному вселиться в незанятую квартиру. У него не было ничего своего. Даже письменного стола английской работы, роскошной мебели, чиппендейл красного дерева, с обеих сторон украшенный скульптурными изображениями львиных голов. Такой музейный предмет подарил Моро молодой паре, значит, Эвелине. Он ясно почувствовал желание все бросить и опять остаться одному, свободным от всех обязательств, в трехкомнатной квартире с кухней и ванной, в Периньяне, если можно, в этом городе, где много солнца и умных людей. Вновь одеваться в готовое платье и подсчитывать километраж, чтобы экономить на бензине. Стать местным мастером идеологии, где налог на капитал не будет рассматриваться как нарушение прав тестя, а экология в высших сферах не будет считаться интеллектуальной роскошью.
– Пока не забыла, хочу сказать, что папа хотел бы аннулировать также наше церковное бракосочетание…
Он улыбнулся.
– С каких пор он стал таким строгим?
– Это его дело.
– А по какой причине? Неупотребление, наверно?
– Наши адвокаты найдут необходимые аргументы, – ответила она. – Кажется, все сказали.
Он чуть не пожал руку своей жене. Такой глупо машинальный жест.
– Ты не в предвыборной командировке, дорогуша. Еще нет. Поцелуешь меня все же?
Он нацелился на щеку, она подставила губы. Слабая, последняя провокация, один из тех женских позывов, которые смущают. Расстаются на всю жизнь, а они предлагают себя, чтобы попытаться вырвать последнюю победу. Или последнюю уступку. Он чуточку коснулся губ Эвелины.
Она на несколько секунд побыла очень близкой к нему.
– У нас были прекрасные минуты, – сказала она.
– Это верно, – сказал он.
Потом он отошел и направился к себе. Он должен был бы получше среагировать, более эффективным способом. Взять их, как говорят эти жадные женщины, «грубо». Улюлюкающий Тарзан, качающийся на лиане и брошенный в ее кровать… Очень грубо с ней расправиться, почти изнасиловать, чтобы получить собственное удовольствие. Оставить на ее очень белой коже легкие синяки, которые она потом будет всем показывать как ранения в боях, как награды. Он должен был сделать ей больно с постоянным вопросом «ты меня чувствуешь?». И наконец, услышать: «Остановись, я больше не могу». Ключевая фраза для освобождения мужчины. «Хочу, чтобы ты радовалась еще и еще», – сказал бы он, конечно хрипловатым голосом. Писарь подробнейшим образом записал бы: «Оргазм № 1 засвидетельствован, оргазм № 2 произошел, оргазм № 3… Я жду, сударь! Она еще ничего не сказала…» И потом, внезапно: «Вы сделали? Браво! Оргазм № 3 зарегистрирован». Установить констатацию наслаждения и объявить это на двери комнаты. Наложение ареста на супружеское счастье.
