– Около шести.
– Как здорово!
– К сожалению, мы вот-вот переедем в другое здание, оттуда не наездишься.
– Как будет, так и будет. А что твоих соседей не видно?
– Валентина на дежурстве, наверно, а сам – на картошке, тётя Маша сказала, его неделю не будет. Зря ты взялась окна мыть зимой.
– Какая зима, апрель! Они были ужасные.
– Да, я их покрасил, а мытьё отложил до весны.
– Знаешь, я и вправду чувствую себя дома.
– В самом деле? – обрадовался Витя. – Ну, я побежал, у нас ведь режим.
Назавтра всё сверкало. На столе, купленном за пятёрку, крахмальная скатерть, на вытертом складном диванчике «малютка» – крахмальное белое покрывало. Старый палас я протёрла влажной тряпкой, и он благодарно засветился глубоким бордо, как во времена своей молодости. И Витины шторы от стены до стены, сразу на оба окна.
Заглянула Мария Николаевна:
– Ну Светлана, ну деточка! Здесь такое было, такое… Жила старушка, под конец и не вставала уже, померла летом. Комната вся заставлена, лампочка тёмная, а вы – вон какую весёлую люстру повесили!
– Да старая люстра, дешёвая, это пластмасса.
– Надо же, а смотрится, как хрусталь.
Мы ещё разговаривали, когда пришла Валя.
– Здравствуйте, с приездом! Устраиваетесь? Хорошо у вас. Но стиральная машина будет мешать в коридоре. И занавески из кухни уберите, темно от них.
– Что ты, Валентина, и машину они у своих дверей поставили, если и будет мешать, то им самим. И занавески – окно десять лет не мылось, никакого света, а теперь светло и нарядно.
– Нет, тётя Маша, занавески пусть уберут, а машину – Слава приедет, как скажет, так и будет.
– Что твой Слава скажет, что он может путного сказать!
– Машину правда негде ставить, диван не раздвинется. Если и убирать из коридора, то только в кухню, а там и так тесно – вмешалась я.
– Кухню загромождать не дам.
– Ну и пусть стоит, где поставили! – повысила голос Мария Николаевна.
– А занавески уберу, у себя повешу. Гардин ещё нет, когда шторы раздвинуты, с улицы всё, как на ладони, – поспешила я разрядить обстановку.
– Вот и хорошо. Долго здесь жить собираетесь?
– Как получится, особой радости нет, как понимаете.
– Вот вы на время, а мы просили эту комнату, с мужем разошлись, а живём вместе, не по-людски это.
– Валя, я не добивалась, чтобы вам не дали эту комнату. Мы сюда переехали не от хорошей жизни, и будем жить, пока не дадут квартиру или не найдём что-то подходящее. Я думаю, всё будет хорошо.
– Вы думаете? – Она стояла в моих открытых дверях, а тут ушла, только двери не закрыла, и я слышала, как она говорит в коридоре:
– Вот Слава вернётся, узнаете, как здесь хорошо.
И сердце у меня сжалось.
Я раскладывала вещи. Каждую держала в руках, чтобы найти ей место. Коробки выбрасывать не пришлось, я составила их в углу, и в них была сложена вся наша одежда.
Рубашки лежали сверху, аккуратно сложенные, а всё остальное приходилось вынимать, чтобы найти какую-нибудь вещь. Почему-то меня это не раздражало, я непоколебимо верила – мы здесь временно, я потом годами верила в это изо всех сил.
Но в то, что мы с Витей навсегда вместе, я поверила ещё в Соломенной сторожке. И теперь, когда мне попался пакет с его документами, я сложила их в общую папку.
Это была его жизнь до меня. Табель за четвёртый класс со всеми пятёрками, диплом – почти все пятёрки, свидетельство о браке, свидетельство о разводе. Паспорт, военный билет, водительские права. И вдруг – его письмо маме в сорок пятом году, когда он уже почти четыре года её не видел.
