Вероника Вениаминовна отодвинула свой вселенский суп.
– Великая Тайна Из Прошлого для великой героини романа, – при этих словах младшая Вознесенская смутилась. – Так ты видишь своих подруг?
– У неё правда есть…
– Ну, даже если так, меня оно не касается. Интересно другое. Когда ты научилась так складно и быстро говорить? Моя ли это молчаливая сестрица?
– Я же говорю: окружающие утверждают, что у меня есть способности.
Вероника Вениаминовна, задумавшись, вернулась к супу.
– Да, но… я живу с тобой сколько? – Вероника Вениаминовна скорчила странное лицо, пока усиленно подсчитывала, сколько живёт с ней её собственная младшая сестра. – Подскажи-ка… Года четыре, после того как ты переехала от родителей ко мне, и… я что-то не замечала твоих особых дарований до этого момента.
Ответом была тишина.
– Так или иначе, – подмигнула Вероника Вениаминовна. – Поздравляю с удачным годом обучения. Посмотрю потом гороскопы твоих знакомых.
* * *
В университете дела шли на лад – лучше и быть не могло. Но что-то беспокоило Вознесенскую – вернее, кое-кто конкретный, и этим кое-кем была Бунташная. Она была не такой, как раньше, и, хотя всё ещё смеялась и веселилась вместе со всеми, смех её был больше истерически-страдальческий, чем искренний, а веселье – напускным. Вознесенская видела, что с подругой что-то не так, но никак не могла понять, что именно. Словно бы тайна из прошлого, о которой опрометчиво проболталась сестре Вознесенская, давала о себе знать и беспокоила Бунташную. Она упорно посылала какие-то сигналы, вроде сигналов о помощи, и Вознесенской казалось, что только она видела, что с подругой что-то не так и что сигналы не достигают цели. Она много раз спрашивала себя: неужели всем вокруг всё равно? Человек практически готов позвать на помощь, практически способен рассказать, что же случилось, но всё-таки не в силах этого сделать по каким-либо причинам, а равнодушное общество не терпит и капли сострадания, адресованного другому существу? Вознесенская не могла понять этого.
Ей казалось, что она должна, просто обязана помочь Бунташной, но она совершенно не знала, как именно и чем она может ей помочь. Она не пыталась спросить у Бунташной, что не так, поскольку ей казалось, что этот вопрос может быть непонятым, отвергнутым или истолкованным в корне неверно. Один раз Вознесенская, в перерыве между общением с другими девушками, сделала робкую попытку спросить у Бунташной, что же, собственно, всё-таки её беспокоит. Она не получила внятного ответа. По правде сказать, Вознесенская и не ожидала его услышать: каким-то внутренним чутьём она понимала, что проблемы, которые образовались вокруг Бунташной, она не была бы в силах решить, даже если бы попыталась, но тот факт, что она даже не знает, что случилось у подруги и что она не способна помочь хотя бы словом, ни капли не утешал её. Напротив – он мучил, отравлял её изнутри, и Вознесенская думала об этом часами – везде: путешествуя от дома до университета, рисуя и даже лёжа в постели.
Одним словом, только казалось, что дела шли на лад. В действительности белое полотно вселенской духовной любви Вознесенской к её окружению было омрачено чёрным пятном.
* * *
Утро.
Телефон издал душераздирающий звук: то пришло сообщение в мессенджере. Вознесенская открыла его.
«Райан». Вознесенская ждала, что ей напишет кто угодно, только не она.
Бунташная писала примерно следующее:
