– Какие тут шутки! Цельную литру, говорю в одно горло выжрал и ничаво. Как с гуся вода. Глянь. Он пьян? – снова вытолкнул вперед Треху Степаныч.
– Да, нет вроде, – критично осмотрел мужика батюшка, – Перепутал, может?
– Кто ж такое перепутает? Вот и получается, что дело-то не простое. Как такое за один день сделаться может? Нечистым пахнет, – почти шепотом завершил старик.
– Ладно, – вздохнул тяжко отец Михаил, – Сейчас посмотрим. Постойте тут.
Он вошел в дом, достал из шкафчика початую бутылочку беленького, налил стопочку, грамулек так сто пятьдесят, снова тяжело вздохнул, перекрестился и вынес мужикам.
– Вот продукт настоящий. Но больше у меня нет, – категорично заявил приходской священник.
Треха, зажмурив глаза, принял из рук посвященного дар Божий, осторожно понюхал. Запах ему понравился. Запрокинул стопарик, вода – водой. Что ты будешь делать!
– Ну, чаво? – поинтересовался старик, – Прошло?
– Вода, – горестно ответил Колька.
– Вот видишь, даже вкуса продукта не чует, – заметил самогонщик, – А я о чем говорил?
– Солгал, плут, – пригрозил Кольке пухлым пальцем служитель культа.
– А ты бы, братец, бутылочку бы всю вынес. Тогда бы виднее стало, – посоветовал Степаныч.
– Сказано, нет больше. На стопку, может, наберу и все, – ответил церковник.
– Стопки мало, – парировал сердобольный ходатай, – Тут непременно стакан нужон. Чтоб до краев и чтоб он его сразу всего выпил. Тогда увидишь. Как иначе проверять будем?
Отец Михаил задумался на мгновение и молвил:
– А сам-то чего не принес? У тебя есть.
– Я бы принес. Только он у меня он литру в одно жало уже выжрал, – ответил старик, – Целый бутылек коту под хвост запустил. Чаво ж я один убытки на себе терпеть должен, всю тяготу на себя принимать за все общество, когда дело такое, чаво не про меня писано? Фельдшер, говорят, и тот не разобрался. Пузырь спирта просадил. Пол-литра чистейшего. А я чаво? С меня и спрос невелик.
– Спирта говоришь пол-литра? – прикинул в уме священник, – Много…
– А я чаво, – поддержал самогонщик.
– Ладно, наберу стакан, – нехотя согласился отец Михаил, словно у него дома корова водкой плохо доилась.
– Вот жмот, – кинул в спину Степаныч, когда широкая спина батюшки скрылась за входной дверью.
– Не могу я смотреть на вас, мужики, – тихо произнес Треха, – Куда морды все ваши делись? Одни пятна черные, как дым.
– Чаво это? – не понял старик.
– Шары черные вместо морды, говорю. Чего у тебя, чего у Васьки. Плохо мне чего-то. Ничего не понимаю, – уточнил Колька, – Или я дурной, или вы все плохие.
– Это в тебе стропилой все чувства в башке отшибло. Это бывает. Вкус и зрение к жизни возвращаются одновременно. Вот как следовает выпьешь, так сразу и полегчает. Все и пройдет, как с белых яблонь дым. Это известно. Народными средствами лечится, – успокоил самогонщик.
Тем временем местный церковник вынес стакан водки и дрожащей рукой протянул Трехе.
– Выпей, шалопутный, и больше не шути, – снова пригрозил пальцем.
– Надо бы благословить стакашек, – присоветовал Степаныч.
– Дурака из меня строишь? Шутки надо мной шутишь? – начал рассердиться отец Михаил.
– Какие шутки. Дело то нечистое, – напомнил старик.
Пришлось священнику скрипя сердцем произвести над водкой краткую молитву и перекрестить, прежде чем снова протянуть стакан пьянице. Зажмурившись и весь сжавшись словно от ужаса, приложился Колька к подношению, но результат оказался прежним, как с гуся вода. Протекла жидкость внутрь, а душу не согрела. Тяжко и муторно во всем организме сделалось. На мир глядеть больно стало. И черные тучи заволокли сознание.
