– Видала, чаво с человеком стало. Ему поправиться, а он не может.
– Вот Ирод-то… – разволновалась хозяйка, – Не пускай его сюда больше. Пусть платит, портом пьет.
– Ты, Дуня, не кипятись. Самогонки, конечно, жалко. Только, чаво с человеком делать? – поставил вопрос ребром Степаныч.
– Пошли оба с глаз моих, – заключила она.
– Сглазили его, я думаю, – предположил хозяин.
– Сглазили? – притормозила женщина.
– Порчу навели. Последнюю радость в жизни отняли, – заключил самогонщик.
– Ах, ты, господи! – хозяйка так и села на ступеньку крыльца.
– Вот и получается, проблема, – определил старик.
– Знаю. Знаю, кто это сделал, – включилась баба Дуня, – Это Мироновна. Это она, стерва.
– Мироновна? – удивился Степаныч.
– А кому еще? Кто бабе Клаве телку испортил? Кто? – вскочила она на ноги, готовая немедленно бежать на разборки.
– Кто? – не понял хозяин.
– Мироновна, – ткнула в него пальцем баба.
– Это почему?
– Потому, как первостатейная стерва.
– Это все ваши бабские пересуды, – отмахнулся старик.
– А я говорю, она. Если не она, так кому еще? Глаз у нее дурной, зависливый. Своего мужика нет, вот она чужих и портит, – заключила баба Дуня.
– Это еще не факт, – возразил самогонщик.
– А я говорю она. Кто вчера траву на поле собирал? Зачем спрашивается? – решительно воткнула она руки в боки.
– Так ты сама собирала, – парировал Степаныч.
– То я. А то Мироновна. Ты меня с Мироновной не путай, – замахала она у него перед носом узловатым пальцем.
– Э-э… дура баба, надо к Мишке сходить, – предположил старик, – Слышь, Треха, Постой! Айда к попу зайдем. Он тут рядом живет. Сосед мой.
– Ну и дураки, – заключила баба Дуня и осталась тем вполне довольна собой.
* * *
Отец Михаил тридцати лет отроду, пока еще не женатый недавний выпускник семинарии, направленный сюда вести небольшой приход с миссией возрождения веры, проводил день в огороде под палящими лучами солнца, смиренно дергая сорняки из грядки с морковкой. Относясь к любому делу с толком и пониманием, он сосредоточенно выщипывал всякие травинки, оставляя в земле только тощие зеленые хвостики.
– Миш а, Миш, – позвал Степаныч, из-за забора, – Слышь, Миш, поди сюда. Дело есть.
– Дело у всех есть, – глубокомысленно изрек батюшка, продолжая свою работу.
– Дело, говорю. Поди сюда.
Приходской священник поднял голову и с некоторым укором посмотрел на прихожан.
– Трехе плохо, – ткнул самогонщик пальцем в торчащую рядом лохматую голову с огромным зеленым пятном на волосах.
– Молись, Николай. Господь поможет, – молвил священнослужитель и продолжил прерванное занятие.
– Вот человек… Тебе говорят, поди сюда. Дело у нас, – гаркнул Степаныч.
Отец Михаил тяжко вздохнул, встал, стряхнул землю с колен и направил свои стопы к тому месту забора, где возле калитки над ровными рядами окрашенного штакетника высились всклокоченные головы мужиков.
– Ты пустил бы во двор, а? – предложил старик.
– Входите, – пригласил он, отпирая калитку.
– Тут значит такое дело, – начал самогонщик, вваливаясь внутрь, – У тебя водка есть?
– Сам не принимаю, и вам не советую. Плохое это дело. Вредное. Для здоровья и для души. Да и Вам то зачем при Вашем промысле? – ответил духовный наставник.
Обоих сельчан отец Михаил недолюбливал. К малому числу прихожан они не относились. К Господу Богу за помощью не обращались. Вели, самую что ни на есть, беспутную жизнь. Совместных интересов с ними никогда не образовывалось, а если и сталкивались на перекрестках житейских дорог, то большей части возле фактории, где один постоянно болтался пьяный, а другой активно предлагал свой ходовой товар слабовольным и доверчивым односельчанам.
