– Самогон, говоришь? Это, что мы пьяные, по-твоему, сидим, чо ли?
– А то я не вижу?
– А ты видишь! Видишь бутыль пустая. Чаво тут пить?
– Так сожрали уже. Дело дурное не хитрое.
– А то мы сидим пьяные?! Ты бы лучше посмотрела, чаво делается. Это же не поймешь, чаво делается. Это же черт знает чаво такое. Стой тут, я щас, – распорядился хозяин и быстро вбежал в дом, откуда через мгновение вернулся со второй бутылью самогона, – Гляди, чаво делается, – кинул по дороге своей бабе, налил полный стакан и протянул Трехе, – На. Пей.
– Не хочу, – отвел рукой гость подношение.
– Во как напился. Уже и не хочет, – выдала баба Дуня
– Пей, говорю, – приказал хозяин.
– Не могу. Не могу больше пить. Не лезет, – взмолился Колька.
– Представляешь, один всю литровую бутыль выпил, и ни в одном глазу, – пояснил Степаныч, – Не берет. Даю – не хочет. Что с мужиком стало?
Видит Дуня, мужики настроены серьезно. Не шутят. Где это видано, чтобы заядлый алкаш среди бела дня не казался пьяным? Сидит, насупившись, словно мышь, злыми глазами стреляет и от выпивки наотрез отказывается.
– Видала? – снова поинтересовался Степан.
– Чаво это? – пожала она плечами.
– А я об чем? – воскликнул самогонщик, – Видала? Видала, чаво с человеком делается?
– Видала, что он тут бездельничает.
– Вот, дура, баба.
– Гнал бы вон его на работу. Заместо таво, чтобы тут дурью с ним маяться.
– Ничаво не понимает. – развел руками старик, – Тут можно сказать на ее глазах чудо свершилось, а она не видит.
– Брось, дед, пойду я, – тяжело поднялся с лавочки Треха.
– Нет, ты погоди. Я ей объяснить хочу, что б она не думала, будто мы тут сидим как какие-нибудь. Пусть ка она узнает, чаво в мире делается. Это можно сказать вопрос глубокомысленный. Жизни и смерти можно определить.
– Во, напился, дурак! – махнула рукой Дуня.
– Я напился? Ты видела? Нет, ты слыхал? А ну, Треха, покажи ей, – раззадорился хозяин.
– Пойду я, – поднялся с лавочки гость.
– Стой! – Степан снова сунул ему под нос полный стакан, – Пей, говорю.
– Отстань от него, – заступилась женщина, – Не видишь не в себе он.
– Пей, говорю, – настаивал Степаныч, – От того и не в себе, чаво ты не понимаешь.
– Господи, черт тебя побери, – встряхнула руками баба Дуня, – Вот пристал, паразит к человеку.
– Пей! – рыкнул хозяин.
Выпил Треха пятый стакан. До самого дна. Даже живот вспучился.
– Ну, чо? – указал на него Степаныч, – Видала?
– Еще день во дворе они уже самогонку жрут, паразиты, – с досадой в голосе заметила женщина.
– А… – только махнул рукой Колька.
– Самогонка, говоришь? И чо, он пьяный с нее, али нет? Пройдись-ка. Покажи себя, – гость вяло отмахнулся рукой и медленно побрел через двор в сторону калитки. Даже собака на него больше не лаяла, – Чаво, пьяный по-твоему? Да?
– Вроде нет… – прищуриваясь присмотрелась к нему хозяйка, – Чаво это?
– А то я не знаю, – пояснил старик, – Раньше с чекушки пьянел, а теперь и двух литров ему мало. Пьет, гад, самогон, как воду. Ан не берет он его. Вот чаво. Видала, что происходит?
– Господи…
– Я ему самогонку наливаю, а он хлебает ее, как воду. Во как! Чаво с человеком сталось? Вчерась еще все было нормально.
– Так чаво же это ты, Ирод, на него продукт переводишь?! Воды тебе мало! Вон целый колодец стоит, пои – не хочу! – всплеснула женщина руками.
– А я об чем? – подтвердил старик.
– Вот Ирод-то, вот Ирод. Это ж сколько денег то все это стоит, чаво ты, Ирод, в него, в черта ненасытного, закачал? Нечто ты сразу не узрел, что он, черт паршивый, ее жрет, как воду? – возмутилась баба Дуня.
