Я при оружии сопровождал его в течение всего дня. Вечером провожал до дома. У них прямо рядом с подъездом была установлена телефонная будка. Сотовых телефонов тогда мы еще не знали, потому звонить приходилось, прибегая к услугам общественной телефонной связи. Мой клиент заходил в будку и звонил жене, предупреждая ее о своем возвращении. Вместе с ним я поднимался на этаж и сопровождал его вплоть до самой двери.
В очередной раз утром поднимаюсь к нему на этаж. Звоню в дверь. Шеф сам открывает и сразу с порога:
– Виктор, сегодня мы отправляемся в поездку. Едем с тобой в Полесье. Добрые люди подсказали один полезный адресок. Говорят, глушь полнейшая. И будто принимает по этому адресу одна ветхая старушонка. Обращаются к ней с любыми проблемами, всех принимает, никому не отказывает. И денег ни с кого не берет.
– И что, реально помогает?
– Думаю, если бы не помогала, никто бы к ней и не ездил.
Мы поехали и добирались до той деревни целых полдня. От Минска не сказать чтобы очень уж далеко. Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. А там еще и болота. В такую глухомань забрались, что даже я, выросший в деревне, таких мест не припомню. Короче, одинокий хутор на краю болота, или, как говорят в наших местах, «дрыгва».
Полесье – земля лесов, рек и болот. Партизанский край. Во время войны с немцами те без нужды на болота старались не соваться. Жителей тамошних мест называют «полешуками». Они и внешне отличаются от остальных белорусов, и язык у полешуков отличается от белорусского. Сегодня, когда молодежь из Полесья все чаще уезжает учиться и оседает в больших городах, эта языковая разница уже не так слышна, но еще всего лишь век назад эти отличия были куда существеннее.
Подъехали к домику. Домик старый, стоит – в землю врос. Крыша то ли соломой, то ли камышом крытая. Короче, полный раритет. Из машины вышли и ждем. Гадаю, зачем мы сюда приехали? Открывается дверь, и появляется бабушка. В руке у нее клюка, сама такая согбенная и старая-престарая. Идет – «бородою землю метет». Показала она клюкой на шефа и говорит:
– Подойди. – А мне: – Ты там стой.
Подошел он к ней. О чем-то они с бабушкой пошептались, что-то она ему сказала, повернулась и ушла к себе в дом. А мы с клиентом отправились обратно в Минск. Едем, а мне интересно, какие у современного столичного предпринимателя могут быть общие дела с такой ископаемой старушкой? Что она ему такое могла сказать и чем помочь? Попробовал расспросить, а он молчит, не отвечает. Наверное, и сам понял, что зря катались.
Уже вечером возвращаемся в Минск. Подъехали к дому. Он идет в телефонную будку, как обычно, звонить жене. Зашел и тут же выходит. В руках у него большой прямоугольный сверток, завернутый в обычную газету.
– Витя, ты только посмотри! Этого же не может быть. – И вручает мне сверток.
Разворачиваю, в нем доллары. Новенькие пачки, перевязанные банковскими ленточками. Купюры совсем свеженькие, и номера на них по порядку один за другим. Короче, весь его долг, вся сумма с процентами и пени. Все там. Тютелька в тютельку.
– Не обманула бабка. Звони, Витя, вот тебе номер. Пусть приезжают сюда к дому, скажи, шеф готов рассчитаться.
Пока кредиторов ждали, вспоминал недавнее время. Когда Союз еще только начинал распадаться, наша Марьиногорская бригада специального назначения воевала с турками в Карабахе. Мы совершали вылазки на перехват турецких караванов с оружием и деньгами. Там этих долларов была тьма-тьмущая, миллионами отбивали. Такие же новые пачки, в больших пластиковых упаковках. Мы, тогдашние советские ребята, были совсем простые и даже не знали, как они выглядят, эти самые доллары. Представляешь, мы ими грелись, используя в качестве топлива для наших костров. Целыми упаковками кидали их в огонь. Горели, а куда они денутся. Только здорово воняли, потому что новые и краска из них еще не выветрилась.
