Фома понял, что вопрос не сложился, но Маркиз посмотрел на него снисходительно.
– Друг мой, в том-то и была моя главная ошибка, что подчинялся. Не знал ещё тогда, что нельзя подчиняться. Не мог знать, но научился на собственном опыте. Вам интересно? Я могу рассказать, как всё так получилось. Мне действительно было тогда двадцать два года. Вы ведь тоже женились всего полтора года назад, так что ваша память должна быть свежа…
Фома вдруг сообразил, что Маркиз как будто читает его мысли, ну да, как раз полтора года назад и как раз накануне того, как ему двадцать два исполнилось…
– Так вот, любезнейший, вы же не будете спорить, что двадцать два года – это самый что ни на есть возраст любви, вот и у меня тоже тогда было такое чувство, что любовь, настоящая любовь, – это чувство, которое сможет побороть невзгоды, преодолеть все препятствия и решить все проблемы… Но тут вдруг вмешались такие неожиданные обстоятельства, к которым я в двадцать два года оказался не готов.
Я в том году познакомился с сёстрами Монтрёй, старшую звали Рене, а младшую звали Анна. И что-то во мне проснулось тогда, что-то такое, к чему я был абсолютно не готов… Конечно, сёстры не бывают одинаковыми, старшая сестра – это же всегда ответственность, разум, превосходство, но младшая зато была озорная, задорная, с блеском в глазах, и мне тогда было трудно разобраться в своих чувствах, я решил поговорить со своим отцом. Это и была моя первая, величайшая ошибка…
Маркиз вдруг остановился и внимательно посмотрел на Фому, словно разглядывая его.
– Знаете ли, любезнейший, вы мне определённо нравитесь. Ваша молодость, непосредственность, непредвзятость… Ваша прямота…
– Откуда вы это взяли? – возразил Фома. – «Непосредственность, прямота»? Это что, грубая лесть? Или просто привычная риторика? – Маркиз его уже раздражал своим назидательным тоном, и ему захотелось его одёрнуть.
– О нет, ни в коем случае, не грубая лесть. Это было мне не свойственно, совершенно не свойственно… Это, сказал бы я так, простое наблюдение… Видите ли, любезнейший, давайте предположим, на одно мгновение предположим, что я читаю ваши мысли… Могу и читаю. Ваши мысли. И жду, что же вы потом скажете… И это не всегда одно и то же. Но это само по себе вполне нормально. Так уж повелось у людей, думают одно, а говорят другое. И кстати, потом делают ни то, ни другое, а что-то третье… Так вот, если вы честно и прямолинейно выражаете вслух свои мысли и если мысли ваши непосредственны, то и получается, что моё утверждение – это отнюдь не грубая лесть, а просто непредвзятое наблюдение…
– Вы можете читать мои мысли? – усомнился Фома.
– Придётся и к этому привыкать, – успокоил его Маркиз. – Не беспокойтесь, и вы тоже можете читать мои, только к этому надо привыкнуть, а то вы их ещё за свои выдавать будете… Но, любезнейший, зачем вам это надо? Одно лишь недоразумение…
Фома промолчал, но воображение живо нарисовало ему, весьма буквально, такой абсурдный случай, безумный, невозможный, как будто бы, сидя у костра, нашло на него красноречие, и начал он изрекать как будто что из трудов Маркиза, как будто собственные мысли, и как у друзей вокруг костра округлились глаза…
– Вот именно, – продолжал Маркиз, – так может недоразумение получиться. Хотя, может быть, между мной и вами на самом деле должно быть что-то общее… Судя по всему, должна быть какая-то связь… К этому тоже здесь придётся привыкать. Здесь нет и не бывает случайностей. Если я вас здесь встретил, значит, в этом должен быть какой-то смысл, который, признаюсь, мне пока что неясен. Что-то мне подсказывает, что это связано с Барнабе Фармианом – скажите, это имя вам ничего не говорит?
