Фома недовольно поморщился:
– Первый раз слышу.
«Какой такой смысл? И что значит „здесь“?» – если бы не безупречная речь Маркиза, он уже готов был считать этот разговор нелепым бормотанием.
– О да, – отозвался Маркиз, – и к этому тоже надо будет привыкнуть… Обратите внимание: «здесь» и «сейчас» – это понятия, которые людям весьма и весьма привычны, но в значительной степени неподвластны… А здесь и сейчас, то есть тут и теперь, они становятся не только неподвластны, но и непривычны… Но это, впрочем, неважно, к этому тоже можно привыкнуть… А понять и привыкнуть – это ведь почти одно и то же, не так ли?
Фома посмотрел на Маркиза с сомнением. «Привыкнуть к тому, что непонятное станет привычным, или наоборот, какая разница, от такой формулировки его мозги начинали сворачиваться в трубочку… Нет, не в трубочку, скорее, в бутылку Клейна…»
Но Маркиза, похоже, этот разговор уже как минимум слегка заинтересовал, и его уже было не остановить.
– Уже тот факт, что вы меня узнали… – Маркиз слегка запнулся на полуслове. – Ну, скажем так, почти узнали – это уже выделяет вас из толпы…
– Там на выставке был ваш череп, точнее, копия вашего черепа, – решил поделиться мыслями Фома. – Но по черепу как-то не очень-то можно узнать. А настоящих, нормальных портретов там не было, или я и не запомнил… Как-то хорошие художники избегают поисков портретного сходства… Им бы характер уловить…
– Да уж, пожалуй, задача непростая, – усмехнулся Маркиз… – Признаюсь я, что за четверть века, проведённые в тюрьмах, у меня и характер изменился… Уловить мой характер я бы и сам был бы в затруднении. Изменился я за прошедшие годы, да и портретное сходство тоже слегка пострадало, – то ли грусть, то ли ирония, то ли меланхолия в его словах показались Фоме робкой попыткой откровенности.
– Конечно же, сёстры Монтрёй – Рене и Анна – это, может быть, первая история, которая нас сближает… Ну да, это же очевидно! – вдруг оживился Маркиз.
– Это как это? Почему? – опешил Фома. Он покопался в своей памяти, но не обнаружил там абсолютно никаких ассоциаций на этот счёт. – Можете пояснить?
– О да, друг мой, это было просто удивительно, замечательно, волшебно, – лицо Маркиза осветилось воспоминаниями. – Двадцать два года – это возраст иллюзий, возраст восторженного познания самого себя… Возраст идеалистического совершенства. Я так переживал свои неудачи, так гордился своими достижениями, словно наступил момент моего духовного прозрения… Я влюблялся в каждую девушку, в каждую женщину и в каждой из них находил искорку своего идеала, частицу образа своего неутолимого желания, и в каждой из них теплился скрытый свет обещания счастья, вечного, сиюминутного, неуловимого, непредсказуемого…
Так вот, сёстры Монтрёй – это была неразлучная пара, которая оживляла любое сообщество, любое присутствие, любое общение, где бы они ни появлялись. Быть может, вам знакома такая игра дополнений: одна зажигательная, как порох, и другая томная, как угасающий летний вечер, одна игривая и шутливая, как скоморох, и другая спокойная и неприступная, как будто притворившаяся безучастной. Такие девушки встречаются везде, всегда, не правда ли?
– Да, пожалуй, – согласился Фома, – и что же было дальше?
– Только всегда и везде это обман, самообман, игра воображения. Из них нельзя ни в коем случае выбирать одну, потому что, кто они порознь, угадать невозможно. Игра и флирт на пару – это отработанный трюк, это базовый инстинкт, который позволяет оптимизировать успех в поисках партнёра. Может быть, и сами того не понимая, но оптимизируя свой успех, они гарантируют, что выбор одной из них обернётся обманом, тем самым обрекая себя на неудачу, на несвободу, на трагический шаг замужества по ошибке. Инстинкт флирта, к сожалению, не предполагает, что замужество – это надолго. А дальше, как вы изволите спросить, было вот что.
