Нет, друг мой, хоть и пылал я страстью безнадёжной к сестре, но ничего себе не позволял. Но это мне не помогло. Когда Рене вскорости забеременела, доктора ей посоветовали покой и воздержание, а мне прозрачно намекнули, что ежели я себе покамест буду пользовать девушек по вызову, из приличных и благопристойных, то тем самым и семья не покачнётся, и благоверная моя будет в покое и сохранности.
Такого оборота дел я никак не ожидал, но идея мне понравилась. Я пригласил одну, другую, третью и даже пригласил Латура, своего бессменного камердинера. И в одночасье мне стало скучно, ибо похоть без любви краткосрочна и безвкусна. Рене, моя дражайшая супруга, возненавидела меня ещё больше, и вместе со своей матушкой они стали тайком строить мстительные планы, наблюдая за моими разгульными вечеринками.
Тем временем при помощи Латура я придумал новый трюк. Я приглашал не просто девок, а как бы для домашнего театра актрис, не просто заниматься сексом, а по сценарию, который мы с Латуром готовили заранее и иногда давали им для прочтения. А иногда, не раскрывая плана, просто угощали их снедью и вином, иногда с каким-нибудь приворотным зельем, и потом всех их привлекали к утехам плоти.
Латур был скромен от природы, и я от всей души старался научить его всему, что мог придумать. Мне больно было наблюдать, как робок человек, который не знаком с призывом плоти, своей же собственной. Я искренне переживал за него и пытался расширить спектр его познаний о женщинах и о себе и помочь ему пережить восторг и возбуждение, которые ему как будто были чужды.
Но к этим вечеринкам и жена моя, и тёща были далеко не равнодушны. Они выслеживали наших героинь, и, подкупив одних и припугнув других, они начали собирать показания девиц, чтоб обвинить меня с Латуром в чём угодно, неважно в чём, и чтоб избавить себя от этого «семейного позора».
Какой уж там позор! Я предлагал Рене присоединиться к нам, но всё впустую. Она решила, что я насмехаюсь! И ведь была права. Что оставалось мне, кроме как насмехаться? Она ненавидела меня всё больше и больше, а я находил выход в наших незатейливых вечеринках с игривыми девчонками с улицы… И так, раз за разом мои сценарии становились всё более изощрёнными, давая всё больше свободы моему воображению, скованному светской жизнью нашей прагматической семьи, в которой злость и ненависть могли соперничать только с жадностью и расчётливостью…
Меня спасало только одно: в лице Анны я нашёл неизменную симпатию своему шаловливому декадентству. Я иногда зачитывал ей свои сценические зарисовки, поначалу только забавные диалоги, а потом и прочие эротические подробности, но как будто бы не всерьёз, как бы в насмешку над её сестрой, над самим собой и над предрассудками, которые нас разделяли. Она увлекалась моими опусами всё больше и больше, иногда я заставал её перечитывающей рукописные листки, которыми я с ней делился, и однажды я понял, что готов себе признаться в том, что из моих героинь одна, или даже не одна, но наверняка одна всегда бывает похожа на Анну… Моя фантазия преследовала меня и предоставляла мне ту свободу, в которой мне отказывала жизнь… Мне кажется, что она догадывалась, что невольно и неизбежно она является одной из моих фантазий… И тем самым её образ становился участником наших постановок, всё более и более мстительных по отношению к моей законной супруге, злобной мегере по имени Рене Пелагия…
