– …Так удивительно открылись мне последствия моего разговора с отцом, в котором я всего лишь испросил его совета… – Маркиз словно задумался и вопросительно посмотрел на Фому, как будто оценивая, стоит ли продолжать, не утомил ли он своего случайного собеседника своим незатейливым рассказом.
– Мне ведь повезло, – Маркиз вдруг сменил свой тон с повествовательного на вызывающе вопросительны й, – что я понял несостоятельность всего этого безумия, что я воспротестовал, что я восстал против всего этого… Иначе кем бы я был? Кем бы я стал? Мне страшно подумать, что я мог смириться с мелочностью и ханжеством людей, которые готовили мне роль пешки в своих мелочных заигрываниях с условностями своего выдуманного благополучия… Страшно подумать, как, поддаваясь на условности, люди готовы быть манипулируемы кем угодно и чем угодно, лишь бы отказаться от своей свободы и ответственности… Вырваться из этой паутины условностей действительно трудно, иногда очень трудно… Но не такой же ценой! – Фома в первый момент не понял, что Маркиз обратился непосредственно к нему, и в воздухе повисла неудобная пауза.
– Вы, да, вы. Вы услышали меня, любезнейший?
Фома слегка растерялся и замешкался с ответом:
– Маркиз, я слушал вас внимательнейшим образом, и я признаюсь честно, что параллели есть, но и отличий тоже есть немало. Ваш опыт мне непостижим ни в жизни, ни в пространстве моего скудного воображения. Я не маркиз, без звания, без рода, без родословной, без наследства, без приданого, без замка и без всего того, что позволяло вам распоряжаться самим собой так расточительно, как вы мне рассказали. И не женился я на той сестре, которую не выбрал…
– Сестре иль не сестре, не в этом дело…
– Конечно, у неё был брат, был младший брат… И нас никто не поженил обманом, мы сами…
– Конечно же, вы правы, только зря, зря снова забываете, что я не то чтоб вижу вас насквозь, но понимаю я не только то, что слышу. Вы знаете, мой друг, как правда отличается от лжи? На вид? На вкус? На цвет? На запах? Нет. И изощрённостью формулировки иногда развесистая ложь становится сильнее робкой правды. Не так ли нас пытаются заставить поверить в правильность того, что чуждо нам?
Ложь сразу же заметна, так же как и правда. Но только при условии, что вы умеете прислушаться к себе. А это может далеко не каждый. Вам надо только научиться понимать себя, прислушиваться к своим чувствам, следить за ходом своей мысли, и вы когда-нибудь заметите, что вдруг все люди станут вам понятны по-другому, не так, как прежде… И по-другому станет вам понятен смыл, глубинный смысл того, что говорят вам люди… И в промежутках между слов и в паузах, во взглядах и в дыхании вы вдруг найдёте тот язык, который непереводим и ускользает от поверхностного взгляда…
Так правду отличить от лжи нетрудно. Бывает даже, что вам лгут от всей души, искренне считая ложь за правду… И это тоже можно распознать… И даже можно распознать, когда вам лгут, рассказывая правду, как будто ложь, которую им удалось раскрыть… Так, может, лет через пятнадцать – двадцать и вы научитесь не смешивать одно с другим и сразу с первого же взгляда распознавать легко, что есть что.
Вы – сможете, я вижу.
А это значит, что совсем неважно, что была она подругой, а не сестрой… И даже если не подругой, но важно только то, что когда-то что-то такое произошло, что вы, наверно, были влюблены в другую, и все попытки этот факт исправить не дали результата… Кроме лжи, пронзившей вас обоих. Всё выглядит совсем иначе, когда вы с ней останетесь вдвоём, лицом к лицу, надолго, навсегда, насколько только можно предполагать. Это ведь процесс необратимый, однажды догадавшись, что в постели с ней вы любите другую, она возненавидит вас… Так было, так и будет, так и есть, всегда, из века в век… Я ведь лишь про это…
