А Маша и сейчас готова вернуться в Великий. Да, вспоминать Приречье она будет, возможно, с тоской, как лучшие дни своей жизни, но переживет и смирится.
Мария в подробностях описала Приречье, местное общество и уклад, с каким успела познакомиться.
« … а Поперечье здесь обильное, важное-преважное… и мудрое. Помнишь, как в Березовке было? Народ жил в гармонии с лесными тварями и от того весьма преуспевал. И тут так. Местные чтут Поперечье, но и воли над собой не дают. И признаюсь, маменька, для меня пребывание в «Осинках» – великая отрада. Представь, здесь в реке живут водяные-братья, еще нерасселенные. О таком мне только папенька рассказывал, а вскорости я сама, своими глазами, их увижу…»
Маша закончила письмо, поглядела на часы и вскочила. Она ведь на встречу опаздывает! Неудобно-то как! Она схватила торбочку с угощением для лесных обитателей и тетрадкой и побежала в сторону рощи на границе земель Осининых и Левецких.
… Игнат уже ждал Машу в роще. В этот раз одет он был щегольски: в сатиновую рубаху поверх брюк, пиджак внакидку, картуз и сапоги с лаковыми голенищами.
Он важно поклонился и протянул Марии сложенный вчетверо листок.
Маша развернула его, трепеща сердцем… и ахнула: поперечные словеса были расписаны двумя рядами по-русски, со знаком «берь» и причерками… и крошечными, в несколько штрихов, но очень искусными рисунками по полям.
Вот лесовушка с оттопыренными ушами-веточками, смотрит недоверчиво, готовая пуститься наутек, вот кикимора, а вот мавка с тяжелым недобрым взглядом… бурая недовольная ягодница в кусте малины, листовик на ветке...
И ведь все тонкое, что есть в лесном народе, подмечено.
— Это вы… все по памяти расписали? — с восхищением спросила Мария, стараясь скользить взглядом по строкам, но словеса не озвучивать даже мысленно.
Ведунам, говорят, не нужно вслух читать поперечную вязь. А с Машей как-то в детстве случился казус: она учила саламандров язык и, забыв о предупреждении папеньки, в уме произнесла длинную фразу. Чуть дом не спалила, вызвав огненного духа.
Папенька, кажется, тогда долго ее поучал. И Маша усвоила: не готов немедленно оказаться лицом к лицу с поперечным существом – не привлекай внимание, помолчи лучше.
— По памяти, барышня, — ответил Игнат. — Сложного тут нет. Намедни видал всю эту… братию в лесу, на обходе… князь поручил овраги проверить… Лоскотуха заморочить хотела, но я, опять же, словом отбился, — важно сообщил Игнат и многозначительно потер шею, на которой багровел синяк. — Надо бы того дитенка могилку поискать, похоронить по-людски.
Маша с уважением кивнула. Характер лоскотух был ей хорошо известен. Вблизи Березовки в ее детстве страшно было в сумерках нос за околицу высовывать, особенно молодым родителям малых детишек. (*)
(*лоскотухи – души детей, не нашедшие покоя)
Дело дошло до смертей – выпитых душ и крови.
Только старый князь сумел порядок навести, прибегнув к помощи Машиного отца – отловил злого духа, выяснил, чего тот хочет (душа неупокоенного младенца желала обряд и достойные похороны) и развоплотил нечисть.
— А рисунки? Тоже сами?
— Мои. Так… баловство.
— Так необычно… самобытно… очень красиво …
Игнат пожал было плечами, мол, чего тут такого, но тут же улыбнулся по-детски польщенно, блеснув глазами цвета весенней зелени. И снова Маша чуть не загляделась и одернула себя. К делу переходить нужно, а не восторги выказывать.
