Оно бы и ладно, да делали стекляшки эти не у них – аж в Куйбышеве, в Самаре теперь. Гоняли каждый месяц машину. Неделю назад снарядили её – и след простыл. Начальник цеха вчера, когда гнали плитки без подсветок, складывая их куда попало – после, мол, доукомплектуем, – обещал, что вот-вот привезут. «Вот-вот»… Туда, в Самару, видать, тоже не довезли чего-то на стеклозавод, порошка какого-нибудь…
– Иди к нам, Серёженька, – увидев его, пропела бойкая Тамарка, соседка по «языку» – так они конвейер-кормилец зовут. – Иди, погреемся.
Восседала Тамарка с напарницей Нинкой – вместе боковины прикручивают – прямо на стопе «столов», верхних крышек плиток, которые ещё не остыли: бригада «эмальки» вкалывала на совесть, ей до конвейера дела нет, у неё свой счет теперь, «суверенитет». Вот пять телег навалили «столов» да боковин. А куда их девать?
Подошёл к подружкам, присел. И правда не остыли железяки, самое для радикулитчиков место.
– Да ближе садись, плечом к плечу, – хохотнула Тамарка, прижимая его к Нинке внушительным бедром. – Кипарис к начальству побежал, щас принесёт команду.
«Кипарис» – это мастер их, долговязый длинноволосый парень, только из техникума.
– Хоть бы отпустили, – вздохнула тихая Нинка, – плана всё равно нет, а у меня до-ма-а…
Минут через десять появился растерянный и разлахмаченный Кипарис, объявил отбой. Нечего, мол, ждать нынче. А за простой «по среднему» начислят.
Смена засобиралась, потянулась к выходу. Гасли зависшие над конвейером лампы, «подкова» темнела, сливаясь с донельзя укатанными пупырчатыми металлическими полами, успокаивалась, будто ко сну готовясь.
В бытовках опять стихийный митинг, потом мужики соображать насчёт пива начнут, а бабы домой…
* * *
Жены дома не было. Наташка – осенью в школу ей – сидела на кухне, рисовала, разложив на столике сразу три альбома. Каждому название придумала: «Природа», «Садик» и «Миру – мир». В детсад не отвели её нынче, кашляет. Ольга тоже хрипит да кашляет, на больничном, но убежала куда-то.
– Ты почему так рано, пап? – сунула кисточку в стакан Наташка.
– Деталей нет, отпустили.
– Не наделали?
– Не наделали. А мама где?
– На базар пошла… И в аптеку.
Он переоделся, взял журнал, лёг на диван. Через минуту подбежала Наташка с альбомом «Миру – мир».
– Похоже, пап?
На листке был храм нарисован, красный, с жёлтыми куполами… Весной, перед Пасхой, приехала тёща из сельского района, и Наташку вместе с Борькой соседским водили в собор крестить. Теперь на их площадке один нехристь оставался – он. Тёща «готовила» его на Рождество. «И чего стесняться, стыдиться чего? Бог к тебе, Серёжа, повернётся, спокойней нам будет, – в который раз говорила она ему. – Вот с соседями Христом породнились, детям крёстными стали…»
С Пасхи и стал заполняться Наташкин альбом большими и маленькими храмами, сменяя потихоньку космические корабли и флаги.
– Похоже, дочка, – на этот раз Наташка нарисовала их местный Казанский собор. – Только… купола там какие? Не золотые, вроде?
– Я помню, что они серые, но пусть золотыми будут, как в телевизоре в Москве показывают…
– Пусть, – он улыбнулся, ставя в альбоме «пятёрку».
Наташка довольная убежала на кухню.
Вечер прошел привычно. Ужинали, телевизор глядели, Ольга подшивала маленько: то носки, то пуговку какую, то карманы проверяла. К двенадцати улеглись.
– Ты чего не спишь? – спросила Ольга через полчаса. – Зуб, что ль? Пойди, пополощи содой.
