Справный хоздвор опять превратился в запущенную дачу. Жена Акимыча засобиралась продавать её, а ушёл момент, никто даже не приценялся, и она махнула на всё рукой, слава богу, что хоть денег не берут, изредка приезжала набрать немного клубники, да вишни, да яблок в зиму. Одно было на бывшем хоздворе неизменным: разномастная собачья стайка из пяти-шести хвостов во главе с отъявленным зимним кошкодавом Ханом – внушительной, с полубульдожьей мордой короткошерстной псиной грязно-коричневой масти.
Он удивился, что калитка на даче Акимыча была густо примотана проволокой. Раньше-то вообще не закрывали, чтоб собаки шастали во двор и обратно через неё, а не через соседские участки. Да и собак что-то не было. И труба, торчавшая из вагонного окошка ржавой папиросиной, не дымила. Он уже хотел уходить, решив, что сторож пустился в «дежурный обход», но вагонная дверь вдруг разболтанно скрипнула и с каким-то харкающим звуком отворилась.
Наружу вышел приземистый мужик и, поглядывая вокруг, пошёл к калитке. На вид ещё не старый, лет сорока, он был в длинном помятом клетчатом пальто, серых негнущихся армейских сапогах и в натянутой на уши поблекше-красноватой вязаной шапочке с помпончиком.
– Хенде-хох! – запросто поприветствовал он сторожа. – Ты от кого хоронишься? – кивнул он на замотанную калитку. – А собаки где?
– Собаки… – сторож полез внутрь пальто, вынул помятую пачку «Примы» и долго прикуривал, не отвечая ему. – Собаки… – закашлялся он. – Бегають собаки…
«Ну и дозорный… кино замедленное… – сожалеюще-зло подумал он. – Отыскал же где-то товарищ председатель такого хранителя ценностей…»
– А вы откудова? – начал оживать сторож.
– Отсюдова, Витя, отсюдова. Значит так, к обеду Мироныч прибудет, я его сосед, приехал поглядеть на результаты твоего бдительного труда. Так что отматывайся, по улицам походи… Тихо тут?
– Сёдня тихо, а вчера, к ночи, ездил кто-то, но недолго.
– Где ездил?
– Там… где-то, – сторож махнул клетчатым рукавом в сторону въезда в посёлок со стороны вала.
– Там же шлагбаум закрытый – труба на сто пятьдесят… Ты ходил, глядел, может замок сбили?
– Вот, собираюсь…
– Собирайся… А печка чего не горит у тебя?
– Да вот… дров надо бы подпилить…
– Ты что, болеешь?
– Да не болею. Подскользнулся вот… вчера, упал… Руку забил… сильно…
Видимо, сторож давно уж соотносил слово «болею» в основном с похмельем, а порядком ушибленная рука болезнью не считалась.
– Ладно, пора мне, – он глянул на часы, было уже почти десять. – Я назад на пятичасовой пойду, загляну. Тебе из шмуток ничего не надо? Куртку там… Ботинки войлочные есть типа «прощай молодость». У тебя какой размер ноги?
– Сороковой. Да ничё не надо. Рукавицы бы… И топор, может, добрый, а то мой точить негде. Или напильник с зерном покрупнее… ничё не найдёшь тут…
– У Мироныча ручное точило возьми… А с едой чего?
– Картошка есть, сала немного… супы бумажные… Мироныч денег привезёт, тогда в магазин можно в «Зарю» сходить. Хлеба вот…
– Ах да… – он нагнулся к тачке, вынул буханку и протянул её сторожу. По давней негласной традиции приезжавшие на дачи в зимнее время обычно привозили сторожам хлеба и сигарет обязательно, а уж чего ещё – решали сами. – На вот, курева немного, кильки банку. А здесь… собакам лисичка городская прислала… Ты, Витя, гляди не замагазинь, если Мироныч чего даст, зори здесь тихие. Напарника, и того у тебя нет пока. Тут это… Дыня бегает? Жёлтая такая, два кутька при ней. Один лохматый и круглый, как мячик? Хан не порвал их?
