Василий на секунду умолк, будто решая: продолжать ему дальше рассказ про житьё свое семейное, интересно ли это постороннему, в общем-то, человеку? Но уж ежели начал…
«… Шесть дней подряд торчит там, в ателье частном… приёмщицей да на подносках… Чехлы какие-то шьют, цветочки пластмассовые делают. А на воскресенье к мужу радостному приезжает… на побывку. У брата в городе живёт-ночует. А им это надо? Сами вчетвером в двухкомнатной маленькой. Устроилась… Это чтоб Маринке, дочке, за комнату платить да хоть получше одевать. С папиной дачной зарплаты трусы лишние не купишь. В колледже, в техникуме она там. Второй год. Хорошо хоть летом дома. Той осенью из общаги их временно, на ремонт, выселили, и год уж ремонтируют. Труб нету… кровли… Пришлось в зиму снимать комнату на пару с подружкой. Тыщу отдай тёте. Учится… А работать где будет? Маму в ателье сменит? Иль в «Зарю» нашу распрекрасную ворочаться? Мы-то принюхались, а ей чего тут ждать? Да и в городе… Техникум-то индустриальный. Никому не нужный, значит. У женихов тоже обстановка схожая…»
«Ну молодым-то понятно, а вам в «Заре» еще рай божий, в клубе пляшете. Ты вон куда-нибудь в Громки или хоть в Репино съездий…»
«А то я не ездил, у меня сестра в Барбашах, одна осталась больная, всё никак к нам не перевезу. Пляшем… Вот за жильё, за газ, за свет опять накинут, так еще и запоём. А эта… знаешь… – Василий после паузы вернул разговор к пионерлагерю. – Я… уже после армии… поехал как-то в город и там на базаре ту девчонку из лагеря, Светку, увидал… Такой солидной дамочкой стала, что и не подвалил я к ней…»
Он слушал электрика и думал, что вот как оно получается: для одних – стоят себе в сторонке какие-то полуразваленные корпуса того же пионерлагеря или ещё что, а кому-то это память – тихая, скрытная. Вон хоть и пристань их сгинувшая. Сколько на ней было-случалось всякого. Для тысяч людей да за сорок лет. А житьё-бытьё нынешнее…Тут, кого ни послушаешь, у каждого своя кость в горле.
…Отец провёл тогда в заречье всё лето, но каждое воскресенье обязательно приезжал домой и почти всегда с увесистой сумкой сазанов да линей или небольшим, таинственно шуршавшим бедолагами-раками, рюкзаком. Иногда он привозил даже несколько куропаток… «Наши наловчились их сеткой ловить, растянут, замаскируют, глядь – пара штук есть. Их там уйма, стайками бегают, летают плохо. Там даже озеро Куропаткой называется. Слышь, Юрик, Ку-ро-пат-ка!..» – весело рассказывал он.
А однажды, уже весной следующего года, пришёл с работы и объявил, что трест организует садоводческое общество, выкроили себе в тех краях, неподалёку от Волги, хорошее место. Техника основная ещё там, можно быстро провернуть это дело, расчистить территорию, причал временный соорудить, с речпортом договориться о небольшом продлении одного из маршрутов. И не взять ли им тоже участок?
Мать сначала была против, далеко, мол, да по Волге плыть, и вообще, зачем оно надо? На рыбалку и так, без дачи, съездишь, овощей и в магазине, и на базаре завались. За яблоками зимними сестра её, из Иловли придонской, каждый год зовёт. Хоть на «полуторке» езжай да загружай – и у сестры с мужем-агрономом сад большой, и в совхозе на сборе за два дня центнер заработать можно. А уж арбузы, дыни да тыквы – быковские, воропоновские, котельниковские – их по осени в каждый двор продавать привозят, горы целые, чуть ли не на этажи закатывают. До пятака за кило дело доходит. Но отец объявил, что уже согласился, и его даже избрали в организационно-учредительную комиссию. Мать поворчала для виду, а он, девятилетний, с криком «Ура! Дача!» повис на крепкой отцовской шее.
