«Так… Это ей на двухчасовой автобус идти надо. На котором Мироныч приедет. Чтоб засветло в Слободе знакомых своих найти. А уже двенадцать скоро…» – думал он.
– У тебя документы-то есть? – Он встал из-за стола, прошёл в комнату, поднял там сидение дивана, доставая из «потайного» места ножовку и молоток.
– Нету… – донеслось из кухни.
– Как, совсем никаких нет? – Он вернулся в кухню, положил инструменты у стены и снова сел за стол.
– Совсем…
– А… давно ты ходишь тут? Где живёшь-то постоянно, прописана где?
Беретка, наклонившись, снова скрыла почти все её лицо. Вера молчала.
– Ну, ладно, тут не милиция, успокойся. Хочешь – пойдём, поможешь мне пробоину вражескую заделать в сарай-вагоне.
– Я лучше тут побуду… немножко, – покачала головой Вера. – На столе прибе…у, подмету…
– Ну сиди. Можешь прилечь, отдохнуть. Вон там, на диване. Идти тебе на автобус пока рано, отдохни. Часок ещё… – невольно нажав немного на последнюю фразу, сказал он. – Холодновато, конечно, но ты, видать, закалённая. Приляг, приляг. Там в головах одеяло скрученное, ватное, толстое. И подушка… с долларами!
Нет, ему всё равно почему-то хотелось подбодрить её хотя бы дурацкой шуткой. Не заметил он, как Вера опять внутренне сникла, вдруг услышав выделенное «часок ещё». Он-то сказал и сказал без особого намека, но она слишком чутко воспринимала всё и «часок» поняла как предупреждение…
– У тебя что, зубы болят? Это, Вера, от недоедания… – продолжал он неуклюже шутить. – Бабушка моя, на Украине, как, помню, говорила? «Голова, Юрик, болыть? А ты пойишь полутьше, пройдёть усё». Хохлы мудрые люди. Но мы маленько пойылы уже, а ты там вон, где зеркало, в тумбочке ещё пакет с лекарствами посмотри, анальгин найди, а заодно тюбик с мазью… зелёный такой, я сторожу обещал. И ложись, говорю, ведь устала, не стесняйся… Тебе лет-то сколько?
– Сем…адцать, – после небольшой паузы, чуть проглотив слово, ответила она и как-то настороженно, даже жёстко посмотрела на него.
Эту настороженность он понял, когда уже шел к вагончику.
«Это ж она испугалась, что я… И годок-другой сбавила себе, до несовершеннолетия… на всякий случай… Вроде защитилась немного… – шаркая ножовкой по мокрой вязкой горбылине, думал он. – …И поглядела-то вдруг, как на волка какого. Ох, Господи… Видать, приходилось уж от волков двуногих отбиваться. От кобелей, точнее… Куда ж он провожает-то её, в какую Слободу? Нету у нее там никого. Если б кто был, она туда давно уж как-то добралась бы».
– Вот что, Вера, – сказал он ей, вернувшись в дом и укладывая инструмент обратно в диван, на который она так и не легла. – Я к тебе в душу не лезу, но давай-ка рассказывай потихоньку как и что у тебя вышло. Может, я посоветую чего… Анальгин-то нашла, выпила? Вот и хорошо. А то тебе зуб твой и говорить не даёт. Чайку ещё хлопни. И рассказывай. Не торопись.
Окно в кухне уже не светилось внезапной жёлтой теплынью, но для Веры, похоже, услышанное «не торопись» опять вспыхнуло маленьким лучиком. Пятнистая сероватая бледность на её лице как-то выровнилась, порозовела не только чуть распухшая от зуба, но и другая щека.
– Температуры нет у тебя? – заметив неожиданный румянец, спросил он и запросто приложил ладонь к её лбу. – Нет вроде. Да что ты дрожишь-то, чай, говорю, пей. Скоро Мироныч придет, ещё скипятим. И вот что… Снимай-ка убор свой. И платок этот. – Через секунду вялая беретка уже висела на крючке вешалки. – Я сейчас… – Он пошёл в дальнюю комнату, где стоял большой старомодный шифоньер, открыл скриплую дверцу, что-то нашёл и вернулся в кухню. – Вот, шапочка дочкина, с ушами, шерстяная, надевай. И вообще потом ещё глянем. Кофту там, штаны… сапожки где-то были… Тут добра всякого море скопилось, каждый год везём да везём, не расстанемся. И правильно, вот и пригодилось. Согрелась маленько? – Он сел за стол напротив неё.
