– Ты не любишь карате. И не рассказывай мне, что такому молодому человеку, как ты, не с кем провести вечер воскресенья, кроме как с восьмидесятилетней старухой.
– В сказанном вами нет вопроса, мисс Моррисон.
Старая дама положила руку на руку Артура и состроила недовольную гримасу.
– Есть, и еще какой! Он подразумевается, и ты его хорошо понял. И кончай с «мисс Моррисон», лучше называй меня Розой.
– Мне нравится проводить воскресный вечер в вашем обществе, так мне проще ответить на тот вопрос, который вы подразумевали.
– Мой милый мальчик, похоже, ты прячешься от кого-то.
Артур посмотрел на мисс Моррисон.
– Хотите, я выйду с вашей собакой?
– Это угроза или вопрос? – спросила Роза.
– То и другое!
Мисс Моррисон пошла к себе, чтобы разбудить и привести Пабло, уже в ошейнике.
– Почему вы так его назвали? – спросил Артур с порога.
Старушка ответила ему на ухо, что так звали ее возлюбленного, который запомнился ей лучше остальных.
– Мне было тридцать восемь лет, он был моложе меня не то на пять, не то на десять лет. В моем возрасте память слабеет, особенно когда это оказывается кстати. Мой великолепный кубинец был большим оригиналом. Он танцевал как дьявол и был побойчее самого Джека Рассела, можешь поверить мне на слово.
– Охотно вам верю, – сказал Артур, вытягивая из коридора собаку, упиравшуюся всеми четырьмя лапами.
– Ах, Гавана! – И мисс Моррисон со вздохом закрыла дверь.
Артур и Пабло двинулись вниз по Филмор-стрит. Собака задержалась под тополем. По неведомой Артуру причине это дерево внезапно вызвало у нее живейший интерес. Артур засунул руки в карманы и привалился к невысокой стене. Пабло представилась нечастая возможность сполна удовлетворить свое собачье любопытство.
В кармане у Артура завибрировал телефон. Он вынул его.
– Хорошо проводишь время? – спросил Пол.
– Прекрасно!
– Чем занимаешься?
– Как твое мнение, Пол, сколько времени нужно собаке на обнюхивание ствола дерева?
– Лучше я разъединюсь, – озадаченно проговорил Пол. – Надо скорее отправиться спать, прежде чем ты задашь мне еще один вопрос!
***
В двух кварталах оттуда, на втором этаже викторианского домика, нависшего над Грин-стрит, в окне спальни молодой женщины-нейрохирурга погас свет.
Звонок будильника на ночном столике вырвал Лорэн из такого глубокого сна, что ей было невыносимо трудно открыть глаза. Из-за усталости, накопившейся за год, она порой пробуждалась по утрам в сером, безрадостном, как предрассветная пора, настроении. На часах еще не было семи, а она уже поставила свой «триумф» на госпитальную стоянку. Через десять минут она в медицинском халате покинула этаж отделения «неотложки» и поднялась в палату 307. Ее встретила обезьянка, уцепившаяся за шею жирафа. Чуть подальше дремал белый мишка. На подоконнике собрался весь зоопарк Марсии. Рисунки на стенах были удивительно хороши для ребенка, ослепшего несколько месяцев назад и рисовавшего по памяти.
Лорэн присела на койку и погладила проснувшейся Марсии лоб.
– Ку-ку, – пропела Лорэн, – вот и новый день.
– Еще нет, – ответила Марсия, приоткрывая веки. – Пока что ночь.
– Осталось уже немного, моя милая, совсем чуть-чуть. Скоро за тобой придут и начнут готовить.
– Ты останешься со мной? – взволнованно спросила Марсия.
– Мне тоже надо идти готовиться, мы встретимся у входа в отделение.
– Меня будешь оперировать ты?
– Я буду ассистировать профессору Фернстайну, дяде с очень строгим голосом, как ты его называешь.
