Мы существовали в неком подобии стеклянного снежного шара – тщательно воссозданная идеальная картинка.
Я осознала это уже потом. Когда стекло в шаре треснуло.
Правильно ли я все запомнила? Был ли утренний свет в их комнате настолько ярким, как я себе представляла? А французский тост – таким же сладким, как в моих воспоминаниях? Или реальность была немного скучнее, приукрашенная тем, что я видела по телевизору и о чем читала?
А затем меня возвращало к действительности. Девочка у нас в доме. Шепот родителей по ночам.
«Думаешь, она знает? Думаешь, она когда-нибудь вспомнит?»
1995
При любой удобной возможности я пробиралась в комнату девочки, принося своих кукол и книги. Нравились ли они ей? Знала ли она, что с ними делать? Иногда я раскрашивала вместе с ней на полу, показывая, как держать в руке толстый красный мелок. Когда ей становилось скучно, я вырезала фигуры из бумаги для поделок. Девочка неотрывно следила за тем, как щелкают ножницы. Маленькие цветные кусочки бумаги падали на пол словно конфетти.
Иногда уголки ее губ чуть заметно приподнимались в неком подобии улыбки, и она по-кукольному хлопала густыми матовыми ресницами. Я гладила ее по руке и шептала успокаивающие слова, подражая действиям Мони.
Как ни странно, Мони вела себя с девочкой совершенно естественно. Осторожно укладывала ее в постель, словно та была хрупкой бумажной куклой. Нежно расчесывала ей волосы, напевая корейскую колыбельную. Я безошибочно угадывала мелодии, которые раньше она пела мне. В сущности, они сводились к ласковому воркованию, к неизменному заверению в том, что ничего плохого не случится.
– Хорошо, хорошо, – приговаривала Мони по-корейски.
Языковой барьер не играл роли. Их связь пролегала глубже – на том уровне, где требуется только дружеское участие.
Кормила девочку тоже в основном Мони, терпеливо вкладывая ей в рот ложку за ложкой, кусочек за кусочком. Успевая вытереть салфеткой там, погладить по щеке тут. Рядом с Мони девочка словно погружалась в транс, превращалась в послушный объект, готовый делать все что ни попросишь.
Когда ее кормила мама, процесс был чисто механическим. Она монотонно подносила девочке ложку ко рту, будто совала монеты в игровой автомат, при этом избегая зрительного контакта, словно один вид девочки был для нее невыносим.
Как-то вечером Мони пошла на благотворительный вечер в корейскую церковь, и поэтому купать девочку пришлось маме. Тихий всплеск, с каким мочалка каждый раз погружалась в воду, дарил странное ощущение покоя. Я взяла желтую утку и положила девочке на грудь. Она подтолкнула игрушку пальцем, наблюдая, как та лениво направляется к маме. Потом внезапно протянула руку и коснулась маминого предплечья. Их глаза встретились.
Мама дернулась, как от удара током, и посмотрела вниз, на маленькую ручку. Затем быстро ее стряхнула и продолжила мыть девочку, словно ничего не произошло. Позже я заметила, как она слегка потерла руку, как будто на ней остался отпечаток или ожог.
По выходным, когда папа не читал лекцию или не отлучался в кампус на собрание, он много времени проводил с девочкой. Приносил домой пончики с кремом или печенье с арахисовым маслом в надежде ее разговорить, затем брал купленное угощение и отправлялся к ней в комнату. Девочка терпеливо ждала на голубом деревянном стульчике из детского кухонного гарнитура, который раньше принадлежал мне. Папа садился на розовый стульчик, несуразно вытянув длинные ноги, что придавало ему сходство с марионеткой. Я с порога наблюдала, как он подталкивает по столу угощение. Девочка пару мгновений изучала его, а затем отправляла в рот обеими руками.
