Когда я вернулась домой с Мони, на меня тут же обрушился град вопросов.
– Айла, ты не видела мое платье? – спросила мама, пытаясь застегнуть сережку. Светлые волосы лежали на ее плечах идеально завитыми локонами.
– Нет, – быстро ответила я.
– Ты уверена? – с нажимом спросила она. Я наблюдала за движениями ее губ, красная помада самую капельку выходила за границы.
– Уверена. Я думала, оно висит на двери.
Мама покачала головой:
– Его там больше нет.
Вошел папа, на ходу засовывая бумажник в карман пиджака, и потряс ключами от машины.
– Стелла, ради бога. Мы опаздываем.
Мама раздраженно вскинула руки.
– Не понимаю. Оно висело там несколько дней, Патрик. Я купила его специально для сегодняшнего вечера.
Папа сочувственно пожал плечами:
– Знаю, но… – Он махнул рукой в сторону гаража. – Сомневаюсь, что для нас станут держать столик. Может, наденешь другое?
Мама вернулась через несколько минут, запыхавшаяся и растрепанная. На ней было простое черное платье без рукавов. Быстро поцеловав меня на ночь, она поспешила вслед за папой, который уже был за дверью, как вдруг резко остановилась. Ее взгляд метнулся вверх по лестнице.
Проследив за ним, я увидела Марлоу. Она сидела на верхней ступеньке и смотрела на нас сверху вниз как хищная птица. Ее руки были сложены на коленях, лицо – наполовину скрыто в тени.
Три недели спустя, играя у ручья с Сойером, я нашла платье. Насквозь мокрое, в грязных разводах. Едва узнаваемое. Подол юбки обтрепался. Я ткнула палкой, наблюдая, как оно извивается в воде, словно потревоженный аллигатор.
Темно-красное пятно, кровоточащий знак вопроса.
1996
Бывают дни для ягнят. А бывают дни для волков.
Так говорила Мони.
Дни, когда я обдирала коленку, когда погода навевала тоску, когда меня безжалостно дразнил одноклассник. И другие дни – когда приезжал фургончик с мороженым, новое зеленое платье удостаивалось шквала комплиментов, а солнце припекало влажную после бассейна кожу.
– Дни для волков, – заявляла Мони, если я приходила на кухню хмурая и уставшая.
На столе стояла миска с начинкой для манду – пестрой смесью из рубленой свинины, лука, капусты, цукини и грибов. Мой нос наполнялся запахами бульона и чеснока; я следила за тем, как пальцы Мони бережно защипывают тесто, мягким белым коконом обволакивающее каждую порцию начинки. Аккуратно, по одному, она опускала пельмени в кипящую воду, а затем вытаскивала на тарелку передо мной и добавляла капельку соевого соуса и уксуса.
Я вонзала зубы в дымящееся кушанье, а Мони придвигалась ближе и с упоением наблюдала, как я ем. Меня это ничуть не смущало. Ее круглое, всепрощающее лицо светилось теплотой.
– Вот так. Пора отпустить волков. Освободить место для ягнят.
* * *
Мони приехала в Штаты, когда ей было двадцать четыре.
Ён-Ми Пэк, одна из немногих женщин, вошла в число избранных студентов, которым разрешили приехать для обучения. Шел 1957 год, и она ждала сына. Ён-Ми скрывала беременность и никогда не рассказывала об отце ребенка. Даже моему папе. Она назвала его Патриком в честь пастора, который помогал ей учить английский язык в методистской церкви, в квартале от ее пансиона.
Мони не любила говорить со мной о тех временах. Возможно, боялась, что я начну ее жалеть. Или ей попросту было слишком тяжело повторять все это вслух, проживать заново. Как-то раз папа обмолвился, что она скучает по своей семье: после войны Мони больше их не видела. Похожих историй было очень много… Я не лезла с расспросами.
