– Мы поедем в больницу. Я в некотором роде чувствую за нее ответственность.
По дороге в больницу мама все время поглядывала на папу, но тот ни разу не повернул головы. Его руки твердо лежали на руле.
– Патрик, девочке окажут помощь. Нам не обязательно вмешиваться, – холодно сказала мама.
– У нее никого нет.
– Ты слышал шерифа. Ею займется штат.
– И что дальше? – спросил папа, по-прежнему не поворачивая головы.
Мони похлопала меня по руке и с тяжелым вздохом уставилась в окно.
– Ей найдут дом, – ответила мама.
– Стелла, ты хоть представляешь, что такое детский дом?
– Существует много замечательных детских домов.
– У нас есть шанс сделать доброе дело. Дать ей надежный дом. Она пришла к нам, Стелла. Она пришла к нашему дому.
Мама застонала.
– Доброе дело? Патрик, она не бездомный щенок. Речь идет о ребенке.
– Пожалуйста, не надо разговаривать со мной в таком тоне, – строго сказал он, глянув в зеркало заднего вида. Его темные глаза остановились на мне, словно он впервые заметил, что я тоже в машине.
Мама перевела взгляд с него на меня и улыбнулась, как улыбаются только родители, когда хотят отвлечь ребенка от того, во что его не следует посвящать.
– Айла, посмотрим, что есть в больничном кафетерии? Ты, наверное, умираешь с голоду.
Я пожала плечами.
А затем она сказала то, что говорят все матери:
– Тебе нужно поесть.
Позже, после того как меня уговорили съесть омлет и выпить немного апельсинового сока, мы с Мони пошли гулять вокруг больницы, пока шериф Ванденберг расспрашивал родителей.
– У мамы и папы неприятности? – спросила я.
– Неприятности? Почему? – Мони сложила неиспользованную салфетку и предусмотрительно сунула ее в карман.
– Потому что они вынуждены общаться с полицией.
– Они… сотрудничают. Содействуют полиции.
– А у меня будут неприятности?
– Почему? – вновь спросила Мони, тревожно сощурив глаза.
– Из-за того, что я пошла за ней. Убежала в лес.
Мони покачала головой, а затем сказала по-корейски:
– Не следовало тебе вот так выскакивать из дома и нестись сломя голову. Ты чуть не довела хальмони до сердечного приступа. Нам повезло, что никто не пострадал. Неприятности? Нет, детка, у тебя не будет неприятностей. Ты хорошо поступила, что привела нас к ней.
– Ты правда так думаешь?
– Да. Иначе как бы мы ее спасли?
Я остановилась.
– Значит, ты тоже хочешь, чтобы она жила с нами?
Мони со вздохом сжала губы.
– Я хочу, чтобы было как лучше нашей семье.
Девочку выписали из больницы в конце недели. Родители согласились взять ее в качестве временных опекунов. Папа поехал за ней, а мы с мамой и Мони остались, чтобы прибраться и упаковать вещи.
Я стояла в конце грунтовой дорожки, ведущей к дому. Многочисленные окна, обрамленные темными наличниками из окрашенного кедра, придавали коттеджу вид аквариума. Черная металлическая крыша покрывала оба этажа; к входной двери вели серо-белые каменные ступеньки. Я видела, как Мони на кухне протирает внутренние поверхности духовки. Мама на втором этаже снимала в моей комнате постельное белье для стирки.
Однако дом уже не был прежним.
Присутствие девочки изменило саму его сущность. Перекроило в нечто отдаленно знакомое – и в то же время разительно непохожее на то место, где мы жили раньше.
Это ощущение нельзя было измерить. Но мы безошибочно его угадывали.
История о девочке попала в две местные газеты. Окружная «Нюьс геральд» поместила ее на первую полосу, цитируя шерифа Ванденберга и даже папу. Прочитав статью за завтраком, папа свернул газету и отложил в сторону. Позже мама выбросила ее в мусорное ведро.
