– Чего ты ждешь? – прошептал епископ, когда его спутник вдруг остановился на верхней ступеньке крыльца.
– Секундочку, – ответил директор приглушенным голосом. – Наверное, он в другом кармане.
– О чем ты?
– О ключе.
– Ты потерял ключ?
– Кажется, да.
– Кошкодав, – произнес епископ с суровым порицанием в голосе, – это последний раз, когда я пошел с тобой красить статуи.
– Наверное, я его где-то обронил.
– Что же нам делать?
– Не исключено, что окно посудомойной окажется открытым.
Но окно посудомойной открытым не оказалось. Добросовестный, бдительный, верный своему долгу дворецкий перед отходом ко сну надежно запер его и закрыл ставни. Доступа в дом не было.
Однако, как мудро было указано, уроки, которые мы усваиваем в школьные дни, готовят нас к преодолению трудностей, которые грозят нам во взрослой жизни в широком мире, простирающемся вне школьных стен. Из туманов прошлого в мозгу епископа возникло внезапное воспоминание.
– Кошкодав!
– А?
– Если ты не испортил здание дурацкими перестройками и новшествами, то за углом должна быть водосточная труба, почти соприкасающаяся с одним из окон верхнего этажа.
Память не подвела его. За углом в плюще все еще пряталась труба, по которой он имел обыкновение карабкаться, когда летом одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого года возвращался в дом после полуночного купания в реке.
– Ну-ка, лезь! – коротко распорядился он.
Директор не нуждался в дальнейших понуканиях, и вскоре, показав почти рекордное время, они покорили стену.
Но в тот миг, когда они достигли окна, и сразу же после того, как епископ известил своего старинного друга, что ему не поздоровится, если он еще раз лягнет его каблуком по лбу, окно внезапно открылось.
– Кто тут? – спросил звонкий молодой голос.
Директор откровенно растерялся. Даже в смутном ночном свете он различил, что высунувшийся над подоконником человек держит наготове клюшку для гольфа самого зловещего вида. И первым его порывом было назвать себя, тем самым очистившись от обвинения в том, что он – грабитель, как, видимо, в заблуждении предположил владелец клюшки. Однако тут же он обнаружил несколько причин, по которым ему никак не следовало называть себя, и замер на трубе в молчании, не зная, какие шаги предпринять. Епископ оказался гораздо находчивее.
– Скажи ему, что мы пара кошек. Кухаркиных, – подсказал он шепотом.
Человеку такой душевной прямоты и скрупулезной честности, как директор, было нелегко пасть до подобной лжи, но другого выхода не было.
– Все в порядке, – сказал он, тщась придать своему голосу непринужденную приветливость. – Мы пара кошек.
– Грабители с кошками на ногах?
– Нет. Самые обыкновенные кошки.
– Принадлежащие кухарке, – просуфлировал епископ снизу.
– Принадлежащие кухарке, – добавил директор.
– Ах так! – сказал человек в окне. – Ну в таком случае милости прошу.
Он посторонился, давая им дорогу. Епископ, истинный художник в сердце своем, проходя мимо, благодарно мяукнул для пущего правдоподобия. А затем вернулся к себе в спальню вместе с директором. Инцидент как будто был исчерпан.
Однако директора грызли сомнения.
– Ты думаешь, он поверил, что мы правда кошки? – осведомился он с тревогой.
– Не берусь утверждать категорически, – ответил епископ, – но, мне кажется, наша невозмутимость его полностью обманула.
– Да, пожалуй. А кто он такой?
– Мой секретарь. Тот самый молодой человек, которого я упоминал и который угостил нас этим превосходным тонизирующим средством.
